На все четыре стороны
Шрифт:
Она снова взяла страницу с отпечатавшейся на ней закладкой и рассмотрела ее повнимательней. Ну, прямоугольник, ну, цифры, ну, сердечко с видным сквозь него словом «бросил»…
Ага! А если дело именно в сердечке? В сердечке и тех словах, которые можно прочесть сквозь него на странице, если выровнять закладку именно так, как она легла здесь: по верхней строке и по левому краю текста?
Алена достала чистый листок, линейку, карандаш и довольно споро сконструировала точную копию закладки: прямоугольник шириной 7, длиной 11 сантиметров (опять получается 18!), с сердечком в верхней его части, вырезанным точнехонько по трафарету закладки.
Предположим, надо прикладывать трафарет ко всем страницам в том порядке, как написаны цифры.
Страница 1…
Осечка!
Текст на первой странице начинается с большого отступа, и сердечко как раз попадает на этот отступ. Теперь страница 8: «душно».
Теперь, надо полагать, следует заглянуть на страницу 18, раз уж это число столь настойчиво подчеркивается?
Здесь в сердечко попадает quo. В тексте выражение — status quo.
Стоп, надо выписывать.
Теперь уже и ручка нужна! Алена снова встала. Надо надеяться, не потребуется включать компьютер и выходить в Интернет?
Так, пишем душно quo…
Поехали дальше, прикладываем закладку к странице 2 — «поручик»…
Душно quo поручик Страница 6 — «для».
Логически мысля, нужно опять приложить закладку к странице 18. Но тогда в сердечко снова выглянет quo? Выглянет — и станет квакать по всему тексту, который сконструирует Алена: ведь через каждые два слова придется смотреть на восемнадцатую страницу!
Нет. Не придется. Не придется потому, что занятие это совершенно бессмысленное, а бессмыслицей Алена заниматься не желает. Тем паче в третьем часу ночи. Спать пора!
Она сбросила на пол плоды своих трудов, выключила свет, легла на спину, воткнула в уши французские затыкалочки, гарантию спокойного сна, и в самом деле заснула — совершенно безмятежно. И никакие лысые любовники на алых «Ягуарах» не тревожили ее в этом сне… Правда, приехала вдруг на том самом «Ягуаре» с поднятым верхом старая-престарая дама с лихорадочным румянцем на впалых щеках, злорадно засмеялась в лицо Алене, просвистела на одних свистящих и шипящих звуках:
— Ждэш воссссэмнадцат! Ишшэшшь? Ишши, ишши!
И укатила по рю Друо, между кадок с кустами остролиста и декоративного клена, куда-то по направлению к бульвару Осман.
Мы с Малгожатой так и замерли.
Картина, конечно, была со стороны необыкновенная: на пологом берегу Свии, неподалеку от городской тюрьмы, стоят три человека — перемазанные землей затравленные беглецы, чьи жизни находятся под угрозой, и беседуют о какой-то исторической реликвии!
«Да он с ума сошел! — мелькнуло у меня в голове. — Помешался от перенесенных страданий!»
Видимо, та же мысль пришла и Малгожате, потому что она чуточку отстранилась и сказала историку очень осторожно:
— Извините, друг мой, с радостью поговорю с вами об этом, но не сейчас: в любую минуту нас может хватиться тюремная охрана. Мы должны немедленно уходить отсюда, только нужно сначала хоть как-то помыться и переодеться. У меня есть мужская одежда, но вряд ли она будет по размеру. Во всяком случае, все чистое. Если вам и вправду некуда податься, негде скрыться, присоединяйтесь к нам. Мы хотим как можно скорей перейти линию фронта. Пойдете с нами? В пути и поговорим.
— Конечно, я согласен! — с готовностью откликнулся историк.
Дальше мы действовали с неимоверной быстротой. «Захоронка Гжегоша» нашлась невдалеке от того места, где лежал связанный историк. А впрочем, что ж я его все так называю? Мы ведь уже узнали, что его звали Евгений Евгеньевич Всеволжский.
Мы разобрали вещи и пошли к реке. Всеволжский мылся за сотню шагов от нас, а потом влез в одежду мастерового. Видимо, она была приготовлена несчастным Григорием для себя, он, скорей всего, надеялся бежать вместе с Малгожатой. Одежда была Всеволжскому широка и коротка, но выбирать не приходилось, у нас тут не «склеп конфексья», как выразилась Малгожата, то есть не магазин готового платья. Мне достались ее кофта и юбка, которые по росту были как раз, но в груди и бедрах их вполне можно было обернуть вокруг меня два раза. А впрочем, накинув знаменитую камизэльку, я сделалась похожа на полудеревенскую-полугородскую барышню в высоких шнурованных ботинках (надела свои, потому что у туфель Малгожаты были такие каблучищи, что я бы с места вовеки не сдвинулась, однако чулки поменяла с удовольствием) и с чистой, заново переплетенной косой через плечо.
Малгожата, в самом что ни на есть простом, узком, почти гимназическом платье выглядела невероятно хорошо. Всеволжский глаз с нее не сводил и то и дело спотыкался и норовил сбиться с пути.
Едва переодевшись, с все еще мокрыми волосами, мы поднялись на маленькие улочки, которые, чуть расширяясь, пересекались с главной улицей. Затем миновали в обход центр города и прошли оврагами к улице Пушкина, которая в Свийске почему-то находилась не в центре, а уводила на окраину.
По пути Малгожата дала нам хлеба, сыру, яблок и воды (все это, даже вода в армейской фляжке, тоже нашлось в «захоронке Гжегоша»). Дай бог ему царствия небесного за его предусмотрительность! Мы на ходу поели.
Тем временем начало светать.
Малгожата предупредила, что к линии фронта мы выйдем часа через два, и переходить ее придется совсем открыто. Во-первых, красные не ждут такой наглости, и, может быть, нам удастся уйти достаточно далеко, прежде чем они начнут стрелять нам в спину, а во-вторых, с другой стороны белые при свете дня не станут без всякого предупреждения палить в тех, кто идет на их территорию, а сначала поглядят, кто идет.
И вот, пока мы быстро шли по увечной, колдобистой улочке, отдохнувший и уже поверивший в близкую свободу Всеволжский снова завел разговор об ожерелье Клеопатры.
— Что-то я такое слышала, — небрежно ответила Малгожата. — Кто-то мне о нем рассказывал. Но я всегда считала, что это некая семейная легенда, красивая сказка и что ожерелья на самом деле не существует. Послушай, Зоя, это и в самом деле интересная история!
Говорят, будто одним из моих предков был Шарль де Флао де ла Биллардри, наполеоновский генерал. Он был невероятный бабник и повеса, женщины бегали за ним, как влюбленные кошки. Наверное, обаяние свое он унаследовал от отца, знаменитого министра Талейрана, и матери, графини де Флао, маркизы де Суза, которая стала потом знаменитой писательницей. Кто только не был соблазнен прекрасными глазами Шарля де Флао! В числе таких красоток оказалась и Каролина Мюрат, сестра самого Наполеона. Именно она сделала ему роскошный подарок: ожерелье, вывезенное братом из Египта, найденное, по слухам, чуть ли не в какой-то из пирамид. Ходили слухи, будто оно принадлежало самой Клеопатре, царице Египетской. Кто знает?! Наполеон вывез из таинственного Египта множество сокровищ, почему бы среди них не оказаться и ожерелью Клеопатры! С этим ожерельем была связана какая-то легенда, только я ее не знаю. Его, не столько из-за красоты, сколько из-за древности и из-за того, что оно якобы принадлежало самой Клеопатре, Наполеон подарил своей жене, обожаемой Жозефине де Богарнэ. Однако он осыпал ее таким количеством сокровищ, что очередь до ожерелья доходила редко, императрица его почти не надевала, к тому же она его почему-то не очень любила. Но вот звезда Жозефины закатилась. Наполеон расстался с ней и, чтобы завести наследника, решил жениться на австрийской принцессе Мари-Луизе. Все отвернулись от Жозефины, а она отчаянно хотела сохранить в окружении императора расположенных к ней людей. Вот тогда она и сделала Каролине Мюрат несколько дорогих подарков, в числе которых было ожерелье Клеопатры. Впрочем, у Каролины оно тоже не зажилось, та подарила его своему любовнику Шарлю де Флао, который был большим любителем не столько драгоценностей, сколько всяческих редкостей и мечтал когда-нибудь устроить в Париже настоящий музей диковинок, которые собрал в своей коллекции. Конечно, ожерелью Клеопатры там было уготовано почетное место.