Наёмники Гора
Шрифт:
— Но ведь оно посвящено Тебе, моему другу, — объяснил он.
— Не понял, — сказал я.
— Предположите, что оно станет бессмертным, — предложил парень.
— Ну и что?
— А это вполне может произойти, — заявил он, — ведь это настоящее произведение Хурты.
— Ну и? — поощрил я его.
— Но ведь тогда Ты, возможно, навсегда останешься в истории, как не более чем презренный, отвратительный, печально известный соня.
— Я понял причину твоего беспокойства, — кивнул я.
— И даже
— Посвяти это стихотворение некому мифическому человеку, — посоветовал я, — кому-то, кого Ты сам придумал.
— Изумительное предложение! — обрадовано закричал Хурта и, обернувшись к шедшему вслед за нами беженцу, поинтересовался: — Извините меня, Сэр, как Вас зовут?
— Гней Сориссиус из Брундизиума, — представился тот.
— Спасибо, Сэр, — поблагодарил его Хурта, и радостно сообщил мне: — Я посвящаю стихотворение Гнею Сориссиусу из Брундизиума.
— Чего? — не понял Гней Сориссиус из прибрежного города.
— Радуйся, — объявил ему Хурта. — Ты теперь можешь умереть с чистой совестью, поскольку только что стал бессмертным.
— Чего? — несколько встревожено переспросил Гней Сориссиус, опасливо косясь, на большой топор, висевший на плече Хурты.
— А что, если Ты откажешься от своего стихотворения, — решил уточнить я, — вдруг почувствовав, как это часто с Тобой бывает, что оно, возможно, не дотягивает до твоих невероятно высоких стандартов, или если Тебя сильно ударят по голове, а я такие случаи знавал, и Ты просто забудешь его?
— Я понимаю, что Ты имеешь в виду, — серьезно сказал Хурта. — В этом случае я отказал бы бедному Гнею в его месте в истории.
— Конечно, — закивал я. — Не справедливо делать его настолько зависящим от Тебя.
— Это точно, — признал мой друг.
— Предположи, что он, считая себя бессмертным, начинает поступать опрометчиво, ничего не опасаясь, рискуя почём зря и, возможно, отвечает за свои неудачные и печальные действия?
— Об этом я как-то не подумал, — признал Хурта.
— Ты мог бы почувствовать себя ответственным за печальные последствия, — заметил я.
— Ага. Я — чувствительный товарищ.
— А, кроме того, он может всё жизнь жить в тревоге, не зная, отставил ли Ты это стихотворение или нет, и таким образом не зная, бессмертен ли он всё ещё или уже нет.
— Правда, — простонал Хурта. — И что же мне делать?
— Эй, это Ты не про то ли часом стихотворение говоришь, про товарищей, что спят допоздна, — вмешался в нам разговор Гней, — которое декламировал в течение прошедших десяти енов?
— О нём самом, — признал Хурта.
— Отлично, — сказал Гней, — но я привык вставать каждое утро в четвёртом ане.
— В четвёртом
— По моему мнению, — бросил мужчина, казавшийся в довольно дурном настроении, подозреваю, вызванным тем, что его выставили из Торкадино, оставив из имущества немногим более его одежды, — люди, которые остаются в мехах дольше, ничем не лучше ленивых слинов.
— Ох, — вздохнул Хурта.
— Вот именно, — подчеркнул свои слова Гней.
— Боюсь, я не смогу посвятить Тебе свое стихотворение, — признал Хурта. — Ты встаёшь слишком рано.
— А, кроме того, — продолжил Гней, — я ещё и взыскиваю плату с тех, кто посвящает мне стихи.
— Что? — поражённо вскрикнул Хурта.
А мне понравился этот Гней. Он оказался неплохим парнем, даже не смотря на то, что происходил из Брундизиума.
— Серебряный тарск, — заявил он.
— Это очень дорого, — сказала Хурта.
— Именно такова моя обычная плата, — сообщил брундизиумец.
— А у нас есть серебряный тарск? — поинтересовался Хурта.
— Ты продал бы свои бесценные посвящения просто за деньги? — уточнил я.
— Никогда! — решительно заявил Хурта.
Это были верные слова. Я сохранил серебряный тарск, или его эквивалент в мелких монетах.
Гней Сориссиус тем временем поторопился обогнать нас и скрыться впереди.
— Какой негодяй, — прорычал Хурта, глядя ему вслед.
— Действительно, — признал я.
Мне даже стало жаль, что мне не удавалось обращаться с моим крупным другом, столь же аккуратно как это сделал Гней Сориссиус, пусть он и был из Брундизиума. Возможно, у него прежде уже были деловые отношения с поэтами аларов. Почему бы и нет?
— Возможно, в конце концов, мне придётся посвятить это стихотворение Тебе, — вздохнул Хурта.
— Смотри-ка мы уже дошли до края лагеря, — заметил я.
Поднявшись на небольшой холм, мы задержались, чтобы оглянуться назад.
— Насколько красиво он смотрится отсюда, — сказала Боадиссия.
Лагерь, раскинувшийся перед нами, на фоне стен Торкадино действительно представлял собой потрясающее зрелище.
— Думаю, — сказал оглянувшийся назад Хурта, — я сочиню новое стихотворение в честь этого настроения.
— А что относительно того стихотворения о тех, кто спит допоздна? — полюбопытствовал я.
— Думаю, что откажусь от него, — ответил он. — Тема тривиальна, и возможно не достойна моих усилий. Надеюсь, Ты не возражаешь?
— Нет, — облегчённо вздохнул я.
— Ты хороший человек, — сказал Хурта.
— К тому же это также решает твою проблему о его посвящении, — заметил я.
— Ага, а ещё я сохранил наш серебряный тарск, — вспомнил он, — возможно, Ты будешь столь же любезен, и разделишь этот серебряный тарск со мной поровну, как всегда.