Наёмники Гора
Шрифт:
— Ты думаешь, что это мудро с твоей стороны, вести себя подобным образом? — спросил я её.
— Каким образом? — невинно улыбаясь, уточнила девушка.
— Неважно, — хмуро отмахнулся я, и она весело засмеялась.
По правде говоря, а чего ей было бояться их? Она была свободной женщиной. У неё не было ни малейшего повода, чтобы опасаться их, абсолютно никакого, по крайней мере, если не случится такого, что она окажется рабыней. Вот тогда у неё могло бы быть много поводов для страха.
Впереди, на некотором удалении, я уже мог разглядеть большие ворота Торкадино.
— Шлюха, — заявил один из солдат.
Боадиссия лишь рассмеялась, даже не посмотрев в его сторону.
— Мясо
Как хорошо, если не сказать надменно, она теперь вышагивала. Я присмотрелся к тому, как шли другие свободные женщин и рабыни. Сколь немногие из свободных женщин действительно шли так, гордо неся свою красоту. Возможно, они стыдились этого, или даже боялись этого. Немногие свободные женщины ходят таким способом, так чтобы продемонстрировать свою красоту, например, как это должны делать рабыни. Тут немалую роль играет длина одежды. Длинные одежды, которые носят свободные женщины, это касается и аларского платья Боадиссии, позволяют скрывать определенные дефекты походки, но когда ноги обнажены, как у рабынь, хочешь — не хочешь, а придётся ходить красивой и изящной походкой. К тому же, учитывая отеровенность многих предметов одежды рабынь, зачастую двигаться в них необходимо с изысканной аккуратностью. Рабыня, например, и это обычно включается в её обучение, редко наклоняется, чтобы поднять упавший предмет. Скорее она приседает, сгибая колени, и склоняя тело красиво, подбирая потерю с изящного и скромного полупоклона. Иногда, кстати, обычно при обслуживании молодёжных пирушек, юноши устраивают себе своеобразное развлечение, разбрасывая по полу различные предметы, заранее оговаривая какой из них кому из молодых людей соответствует, и рабыня должна поднять их менее изящным способом, чем ей полагается. В зависимости от того какой предмет она поднимет первым, определяют кому достанется её подчинение. Бывает, что за вечер рабыне приходится сыграть в эту игру не один раз. Я снова присмотрелся к Боадиссии. Её походка теперь казалась мне чем-то средним между походкой свободной женщины и рабыни. Складывалось впечатление, что сквозь надменность просвечивали некие признаки обещаний рабыни. Пожалуй, можно не сомневаться, что под некоторой опекой, и возможно с ошейником на шее, красота походки могла бы быть сохранена, и даже значительно улучшена, а налёт надменности удалён. Я снова взглянул на неё. Да, кажется, Боадиссия уже сейчас готова идти в рабской тунике. И у меня не было ни малейшего сомнения в том, что некоторые из тех парней, мимо которых она прошла, задрав нос, тоже были более чем готовы преподать ей, помогая себе плетью, науку правильной рабской походки, причём как в тунике, так и без оной.
— Ты уверена, что хочешь пойти в Ар? — снова поинтересовался я. — Это может быть опасно.
Девушка непроизвольно коснулась медного диска на шее.
— Да, — решительно сказала она. — Я хочу узнать, кто я.
— И как Ты думаешь, кто Ты? — полюбопытствовал я.
— Я не знаю, — вздохнула она. — Но, насколько я знаю, меня нашли среди остатков того, что очевидно было большим и богатым караваном. Возможно, это был караван моего отца.
— Возможно, — пожал я плечами.
— По крайней мере, за место в таком караване, необходимо было заплатить, а это предлагает богатство.
— Это верно, — согласился я.
— К тому же сомнительно, что какой-то извозчик или простой работник, скажем, взял бы с собой ребёнка, — заметила она.
— Скорее всего, нет, — кивнул я.
— Исходя из этого, мне кажется вероятным, что моя семья была достаточно богата, — предположила она.
— Полагаю,
Это и правда не казалось мне невозможным. Но как бы то ни было, что-то во всём этом меня тревожило. Буква «Тау» на медальоне, по каким-то мне самому не понятным причинам, казалась смутно знакомой. Я никак не мог вспомнить, где и когда я мог видеть именно этот «Тау», то есть, что именно так прописанный «Тау».
— Почему на диске проставлено число? — поинтересовался я.
— Понятия не имею, — ответила девушка, — но это должно быть какое-то своего рода идентифицирующее устройство, возможно соответствующее адресу или номеру в списке пассажиров.
— Или номеру фургона, — предположил я, — если это был большой караван, или, что более вероятно, номеру торговца или компании имеющим несколько фургонов.
— Да, — согласилась она. — Я никогда об этом не думала. Но, это вполне возможно.
— Возможно, — задумался я.
— Наверняка они хотели бы иметь что-либо по чему можно было бы узнать, кому мог принадлежать ребенок, — заметила она.
— Можно предположить и такое, — кивнул я.
— Так оно и должно быть, — уверенно заявила девушка.
— Возможно, — признал я.
— Хочешь послушать мое последнее стихотворение, — вмешался в наш разговор Хурта, — то, что слегка упрекает тех ленивых товарищей, которые при случае любят поспать подольше?
— Конечно, — сказал я, сразу помрачнев.
— Это — весёлое стихотворение, — с улыбкой сообщил мне Хурта.
— Я в этом уверен, — вздохнул я.
— Просыпайтесь, гадкие бездельники! — продекламировал Хурта. — Это — первая строка, сильно, не правда ли?
— Порывисто, — признал я.
— Подъём, противные злодеи! — продолжил Хурта.
— Ты уже пересмотрел первую строку? — осведомился я.
— Конечно, нет, — удивился Хурта. — Зачем менять то, что уже и так превосходно. Это — вторая строка.
— А Ты уверен, что это — весёлое стихотворение? — уточнил я.
— Определенно, — заявила Хурта, хихикая.
— Я не знал, что Ты сочиняешь весёлые стихи, — заметил я.
— Я многогранен, — напомнил мне Хурта. — Ты что, думал, что я провожу всё своё время, сочиняя трагические оды?
— Вот именно так, я как раз и не думал, — заверил его я.
— Во мне присутствует и более несерьёзная сторона, — сообщил мне Хурта, — хотя заметить ей могли только те, кто хорошо меня знает. К тому же, если быть постоянно подавленным, по моему мнению, это может неблаготворно сказаться на поэтическом росте.
— Полагаю, Ты прав, — кивнул я.
— Ты можешь мне доверять в этом вопросе, — с важным видом заявил Хурта.
— Очень хорошо, — проворчал я.
— Небольшое отчаяние может далеко завести, — сказал он.
— Уверен в этом, — поддержал я поэта.
— Я начну снова, — объявил Хурта. — Вставай, Ты гнусный, грязный, вонючий, медлительный слин!
— Мне показалось, Ты сказал, что собираешься начать снова, — заметил я.
— Ну да, я начал с третьей строки, — сообщил он и, повернувшись к шедшему рядом с ним мужчине, поведал: — это посвящено моему другу, Тэрлу. Вот ему. В действительности, именно он вдохновил меня сочинить это.
— Я понял, — кивнул тот, пристально посмотрев на меня, и прибавил шаг.
— Подъём, говорю я вам, медлительные тарски, мерзкие, отвратительные, сонные гнусные урты! — выкрикнул Хурта.
Уже несколько человек посмотрели на меня как-то странно. Теперь и я прибавил шаг, смотря прямо перед собой.
— Уже полдень! — крикнул Хурта, и вдруг остановился, и заржал так, что по его щекам покатились слёзы.
— Что с Тобой? — заботливо поинтересовался я.
Несколько мужчин обогнули нас.