Наивное искусство и китч. Основные проблемы и особенности восприятия
Шрифт:
Однако эта «архаизирующая», пронизанная советскими идеологическими концептами линия не является единственной. В ряде научных и научно-популярных текстов 1990-х годов дефиниции китча меняются. «Рубежной» в этом вопросе становится книжка А.М. Яковлевой из научно-популярной серии «Эстетика» за 1990 год. Собственно уже само повествование в тексте идет не в ключе высокой советской риторики, а с ироническими интонациями, характерными для публицистики конца 1980 – начала 1990-х годов. Исследователь пишет о «Вечных Ценностях» – категориях классической эстетики – и иронизирует по поводу дискурса китча в советских исследованиях: «До недавнего времени принято было полагать, что при социализме кича нет и быть не может. Синоним кича в этом случае – “массовая культура”, которая в советской литературе чаще всего определялась как “типичный продукт массового общества”, “специфическая форма функционирования буржуазной культуры” (1), как “понятие, обобщенно выражающее состояние буржуазной культуры с середины XX века”(2). В последние годы официальные издания как-то прозрели, а прозрев, увидели массовую культуру и у себя дома. Но как увидели? Увы, все в тех же традициях “тлетворного влияния Запада”, “идеологических диверсий” и т. п.» [72] .
72
Яковлева
А.М. Яковлева рассуждает о релятивизме ценностей и категорий и критикует «вкусовую» концепцию китча, делая неожиданный для дискурса советской эстетики смысловой поворот: «Кич, как я полагаю, представляет собой целостное культурное образование, отличное от народного искусства и искусства профессионального и существующее наряду с последними» [73] . Таким образом, происходит выделение китчевой культуры в самодостаточную сферу, которая не является злонамеренно созданной кем-то эрзац-культурой. Автор отмечает, что китч связан с «собственными особыми закономерностями», имеет специфического производителя и своего потребителя. Как и ее предшественники, автор связывает возникновение китча с появлением городского населения, выходцами из деревень: «Новое городское население тянется к традиционным формам городской культуры, прежде им недоступной. Возникает кич как особое культурное образование, вышедшее из народного творчества, но не вошедшее в профессиональную традиционную культуру» [74] . Пресловутые «коврики с лебедями» в тексте А.М. Яковлевой фигурируют в описании обывательского восприятия окружающего мира: «Кичмен испытывает большое эстетическое удовольствие при созерцании ковриков с лебедями, гусями, тиграми и русалками, в приобщении к тайнам мадридского или какого-либо иного двора, к миру анжелик, постигая творения Леонардо да Винчи или современной эстрады путем ношения сумки с изображением Джоконды или Аллы Пугачевой, – короче, в мире кича он человек с разнообразными тематическими интересами, содержательными предпочтениями, способный плакать искренними слезами, сопереживая герою индийской мелодрамы» [75] .
73
Там же. С. 11.
74
Там же. С. 12.
75
Там же.
А.М. Яковлева предпринимает необычный поворот в трактовке китча (а по сути, реабилитацию этого феномена), отмечая формальную схожесть китча и фольклора: «Так, фольклор выражает сложившиеся в народе нравственные и эстетические ценности. И то, за что позже будут ругать кич, – повторяемость образов, шаблонность описаний и стереотипность развития сюжета – как раз является непременным атрибутом народного искусства» [76] . Автор также описывает и формальные характеристики китча, и их отличие от языка искусства: «Позы и иные способы изображения персонажей не канонизированы, не обязательны. Существуют в киче излюбленные, наиболее распространенные приемы изображения персонажей, однако их выбор и использование – это право автора. <…> Клишированность цветовых значений в киче отличается от цветового канона также большей естественностью: в первом случае используются “усредненные” цвета, связанные с обычными стереотипами восприятия (трава – зеленая, роза – красная, небо – синее и т. п.). И непосвященный легко восстановит из наличной системы знаков систему их значений» [77] .
76
Там же. С. 13.
77
Там же. С. 29.
Китч на перекрестке культур (1990-е)
В выстраивании своей трехчастной конструкции А.М. Яковлева близка идеям В.Н. Прокофьева, который в работе «О трех уровнях художественной культуры Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах)» (1983) выявляет срединное положение примитива между профессиональным и народным искусством. А.М. Яковлева очень точно пишет об усвоении массовой культурой визуальных образов «высокого искусства». Автор отмечает, что образы и приемы искусства, изначально не являющиеся, по сути, клише, переосмысливаются в соответствии с логикой массового сознания: «Так, “Неизвестная” Крамского из куртизанки превращается в символ женской гордости, небесный идеал (см. исследования H.M. Зоркой) и штампуется на коробках духов в серии “Знакомый образ”. Фабрика “Новая заря” предлагает вниманию публики фрагмент “Неизвестной” с изображением только головы и плеч героини; здесь, как и на многих репродукциях, уже отсутствуют коляска, очертания дворца, героиня парит над миром, помещенная в круглую рамочку. <…> В такой композиции, сложившейся, казалось бы, по технической оплошности фотографа, Неизвестная действительно воспринимается как воплощенная неприступность, т. е. изображение бессознательно подогнано под образ, существующий в массовом сознании» [78] . Таким образом, исследователь на большом круге примеров заимствования образов «высоко искусства» выводит следующую закономерность: шедевры мирового искусства переосмысливаются по законам массового восприятия. И самодеятельный автор, создавая картину, являющуюся с точки зрения «высокого искусства» образцом китча, воспринимает «эталонное» профессиональное искусство как первооснову собственных образов: «…копируемое полотно становится лишь исходным пунктом, первотолчком для фантазии самодеятельного художника. И вопиющие, казалось бы, отступления от художественного первоисточника и исторической правды в талантливом киче не произвольны, а обусловлены погружением известного образа в стихию народного сознания» [79] . Так происходит реабилитация и постоянно порицаемого, и повсеместно используемого самодеятельными художниками приема: авторского «копирования» и компиляции.
78
Там же. С. 49.
79
Там же. С. 50.
Выявляются наиболее
80
Там же. С. 53.
Таким образом, негативные в 1970–1980-х годы коннотации китча («простота», «очевидность», «банальность», «клишированность», «шаблонность») расшифровываются и описываются. Отрицательное значение этих слов исчезает, они становятся нейтральными, равно как исчезает и негативная трактовка слова «китч». В научно-популярной (!) книжке понятие «китч» впервые реабилитируется.
Реабилитация китча: социальное измерение
В 1990-е годы идеи общественного блага и воспитательной функции искусства продолжают сопровождать понятие «китч», но меняется «полярность» – из «отрицательного героя» и «врага» китч становится «другом». В китче выделяется коммуникативная функция и отмечается его мощная интегративная сила. Однако наиболее важной представляется компенсаторная функция китча: «Сидя дома, приобщиться к экзотике других стран и времен, побывать в роли графини или благородного милиционера, поплакать или посмеяться настоящими слезами и смехом над вымышленными приключениями… все это мощная психологическая компенсация реального бессилия, жизненных обид, искупающая, хоть и иллюзорно, отсутствие благополучия и красоты в объективном мире. Это тот случай, когда “сердце сказки просит и не хочет были”» [81] . Аналогичные интонации присутствуют и в характеристиках китча, которые дает славист Светлана Бойм: «Китч – это мечта о всеобщем братстве, диктатура сердца. Китч – это детская сказка для взрослых, изданная массовым тиражом, сентиментальное райское видение» [82] .
81
Там же. С. 57.
82
Бойм С. Китч и социалистический реализм // Новое литературное обозрение. 1996. № 15. С. 55.
Одним из итогов рефлексий 1990-х годов по поводу проблемы китча стала статья А.М. Яковлевой «Кич и паракич: рождение искусства из прозы жизни» (2001). Автор продолжает говорить о социальном измерении китча как об особом способе структурирования мира в соответствии с потребностями обыденного сознания, форме укоренения поселкового сознания, по существу своему бездомного. По ее мнению, большое количество россиян – носители поселкового сознания, вышедшие из фольклорной среды и не вошедшие в городскую элитную, независимо от их места жительства. Можно заметить, что появляется мотив «бездомности», который А.М. Яковлева развивает в ряде суждений: кич – это своеобразная попытка «выгородить свой бедный рай в чужом краю», очеловечить «железный мир». «Ведь что такое пресловутый коврик с лебедями и русалками?» – задается вопросом исследовательница и отвечает на него: «Знак надежной и крепкой жизни. По свидетельству одного из наших писателей, первые послевоенные рыночные коврики были бумажными, их штамповали на трофейном оборудовании и с удовольствием раскупали несмотря на нефункциональность: физического тепла они не хранили. Зато приносили с собой тепло душевное. Барачная стена с ковриком – уже не так убога, уже обжитая стена, уже жилье…» [83] .
83
Яковлева А.М. Кич и паракич: рождение искусства из прозы жизни // Художественная жизнь России 1970-х годов как системное целое. СПб., 2001. С. 256.
В объяснении природы китча вновь возникает трехчастная система. Китч рассматривается в перспективе следующей структуры: официальная культура – андерграундная культура (нонконформизм) – обывательская культура. А.М. Яковлева описывает художественную культуру 1970-х как существующую в едином пространстве триаду взаимно отрицающих и подпитывающих друг друга параллелей. По словам автора, это три типа эстетического освоения действительности: искусство соцреализма, андерграунд и кич. «Первое – ниша официальной идеологии, второе – ниша интеллигентской мифологии, третье – социально-психологическая ниша обывательской картины мира» [84] . Перемещение китча в политическую конструкцию совпадает с позицией упомянутой выше С. Бойм, которая трактовала китч в идеологическом аспекте. По ее мысли, китч и социалистический реализм – синонимы или, вернее, социалистический реализм – одна из разновидностей «массовой эпидемии китча». В развитии этой интерпретации китча она следовала идеям Клемента Гринберга и мысли о политическом китче, прозвучавшей в книге «Невыносимая легкость бытия» Милана Кундеры.
84
Там же.
Таким образом, в трактовках понятия «китч» в период 1970– 1980-х годов выявляется семантический примитивизм. Китч привязывается к теме «буржуазного» и имеет характер негативного общественного явления. Более того, китч спаивается с концептами «буржуазная массовая культура», «потребительская цивилизация», «общество изобилия», которые в обозначенный период имеют отрицательные характеристики. Также происходит формирование квазисинонимов. Семантическими парами понятию «китч» становятся «мещанство», «дурновкусие», «псевдоискусство» и даже «современное западное искусство». Указанные смысловые пары часто рассматриваются как инородные по отношению к концепту «советский». Происходит противопоставление советской и буржуазной западной морали, что продолжает аксиологическую поляризацию.
В 1990-е годы трактовка китча становится неоднозначной. С одной стороны, в словарных и энциклопедических статьях в подавляющем большинстве случаев происходит заимствование идеологизированных трактовок данного понятия из 1970– 1980-х. С другой – в научной и научно-популярной литературе происходит «снятие» негативных оттенков, размывается связь концептов «китч» и «буржуазный».
О китче в современных художественных ремеслах
А.Г. Кулешов
Москва