Наследие
Шрифт:
Её серебристый халат ниспадал на пол.
— Я страшно извиняюсь! — Подпоручик щёлкнул каблуками и кивнул коротко подстриженной головой.
Он был в форме серо-жёлтого цвета.
— Даиете закурит, — произнесла Аля.
— Извольте!
Подпоручик достал пачку китайских сигарет «Хайшэньвэй», протянул. Аля взяла сигарету, он дал прикурить газовой японской зажигалкой.
— Спсб.
— Госпожа далеко едет? — спросил он по-китайски, приняв её за китаянку, плохо говорящую по-русски.
— Мне нужно в Красноярск, — ответила Аля по-японски.
— Субарасий дес нэ![14] — произнёс подпоручик с грубым акцентом. Она добавила по-русски:
— Я рускоя.
— Русская? — улыбнулся подпоручик, моргая чёрными глазками.
От него пахнуло водкой.
— Да.
Аля жадно затянулась.
— Всем семейством едете?
— Я одона.
— А родители в Красноярске?
Аля помолчала, затягиваясь и выпуская дым. Потом спросила:
— Второй этаже?
— Да, второй, — усмехнулся подпоручик. — Охраняем вас.
— Пушки, плимёт?
— Пушка, пулемёты. Как положено.
— Скажте, пжлст, у вас голова есть?
— Есть.
— Мой братец, рядовй СВ ВС АР, пропалойд.
— Во время войны?
— Да. Не найдено. Я четыр раза запросы делал. Нет ответ. Нет ответ.
— Без вести пропал?
— Нет. И не убит. И не ранено. Пропалойд! Вы могл бы, пжлст, спросите у ваш голова?
Подпоручик качнул крутыми плечами:
— Ну… это будет стоить денег.
— Я плаче.
Он кинул окурок на пол, наступил сапогом.
— Подождите тут.
И быстро поднялся на второй этаж по винтовой лестнице, гремя сияющими сапогами. Аля подошла к тамбурной двери выхода и курила, глядя в окно на ползущий в темноте лес.
Подпоручик быстро вернулся:
— Двадцать юаней.
— Я плаче.
— Дайжобу![15] Гасите окурок, и поднимемся. У нас наверху не курят.
Аля бросила окурок на пол, он наступил сапогом.
— И деньги вперёд, конечно.
— Вперёдо?
— Вперёд.
Она задумалась на секунду.
— Вы дайёте мне двадцати йюань.
— Я? С какой стати? — усмехнулся он.
Она шагнула к нему, взяла за руку:
— Я вас отсасо.
Его небольшие брови вздёрнулись над маленькими глазками.
— За двадцати юйань. Пойдёмете.
Она потянула его за руку. Они вошли в туалет, она заперла дверь, опустила крышку унитаза, присела и стала расстёгивать ширинку на галифе подпоручика. Тот стоял столбом, слегка разведя здоровенные ручищи. Из расстёгнутой ширинки вырвался кривой член. Аля обхватила его губами.
Всё произошло быстро. Подпоручик пробормотал что-то, всхрапнул и задышал, как конь.
Аля вытянула салфетку, обтёрла свои губы. Подняла на подпоручика красивые глаза:
— Двадцати юань.
Он вытер слюну со своего маленького детского рта. Перевёл дух, потянул носом и пробормотал:
— Ещё.
Аля откинулась назад, скрестила руки на халате между коленями.
— Это будьт тридцать юань.
— Хао.
— И денге вперёдо.
Он сунул руку в карман, достал бумажку в пятьдесят юаней и протянул Але. Она нашла в халате карман, сунула туда деньги.
Второй сеанс подзатянулся. Подпоручик топал сапогами, раскачивался, стонал, мычал, ругался, стучал кулачищами в пластиковые стены. Едва он кончил, как дверную ручку дёрнули. Подпоручик одеревенел.
Аля снова воспользовалась салфеткой, отерев раскрасневшиеся губы. Встала, протиснулась между раковиной и одеревеневшим подпоручиком, открыла дверь и вышла. По коридору в другой конец вагона уходил мужчина. Аля вышла в тамбур. Подпоручик, застёгиваясь на ходу, поспешил за ней. Обогнал, схватив ручищами за плечи, приостанавливая, и затопал по винтовой наверх:
— Следуйте за мной!
Аля поднялась по лестнице.
Второй, милитари-этаж транссибирского экспресса № 4 занимал пространство над двумя вагонами первого и второго классов. В пространстве над первым классом располагались башня с двумя двадцатимиллиметровыми пушками и два пулемёта. Башней в данный момент управлял сержант Глытин, пулемётами — ефрейтор Пак, однофамилец начальника поезда. Они сидели в своих кабинах, оборудованных необходимыми приборами наблюдения, ведения огня, и несли вахту. Над вторым классом располагалась казарма охраны поезда и сменщиков Глытина и Пака. Офицерский отсек был обустроен между боевой частью и казарменной. Подпоручик провёл Алю сюда. В отсеке на двух диванах сидели капитан Пак и старшина Миллер. Между ними на столе лежал лист умной бумаги, с висящей над ней голограммой четвёртой версии «Robbers», в которую на деньги играли Пак, Миллер и подпоручик. Здесь же на столе стояли три пустые четвертинки водки «Ушкуйникъ» и полбутылки японской шоджу, рисовая посуда с закусками и нарезанными фруктами. Приглушённо звучал русскоязычный шансон. На краю стола лежала ЖЖ[16]. ЖЖ была белая, гладкая, размером чуть больше среднего. Её устало сёк прутом рядовой Авдеенко. ЖЖ периодически смешно выпускала газы, пахнущие розовым маслом. Видно было, что Авдеенко делает это уже давно и порядком устал. Свою правую руку он поддерживал левой.
Пак был пьян, Миллер — выпивши. Из их расстёгнутых кителей выглядывало телесного цвета исподнее.
— Господин капитан, вот эта леди! — отрапортовал подпоручик, подводя Алю к столу. — Брат у неё запропал.
Пак сфокусировал на Але осовелый взгляд бесцветных глаз:
— А!
Аля кивнула ему.
— Без тебя, Иван, у меня попёрло, ёпт! — рассмеялся старшина, привычно дёргая себя за обвислый, замаслившийся от еды ус. — Семнадцать юаней хапнул.
— Умным везёт или дуракам? — проговорил Пак, глядя на Алю. — Как вы думаете?
— Добырым, — ответила Аля.
— Добрым? — пьяно усмехнулся Пак. — А я думал — злым! А, Иван?
— Злым, господин капитан, на войне больше везёт, это точно, — ответил подпоручик, усаживаясь на диван рядом со старшиной. — У нас в батальоне был один прапор, раненых казахов своим катана добивал всегда. В шею косым ударом. А каждому пленному харкал в левый глаз. Говорил: чтоб всегда мазал. Говорят, и ещё двух пленных зарезал. И ни одной царапины, вернулся в свою деревню.
— А комбат как на это смотрел… конвенция… закон… а? — Пак повернул к нему бледное, неподвижное, блестящее от испарины лицо.