Наследник Тавриды
Шрифт:
Слушатели насупились.
— Мною собраны сведения о положении Бессарабии, — продолжал гость. — Оно не блестяще. В российской губернии ходят турецкие и австрийские деньги, меры длины и веса не соответствуют общим для империи, нет сносных дорог, почтовой и ямской службы, ни одной больницы, ни одной гимназии. Я привез с собой чиновников моей канцелярии, которые начнут работу и постепенно наймут себе помощников из здешних офицеров в отставке. Будем спрямлять русло Быка, чистить и засыпать землей малярийные места. Город получит архитектора для строительства казенных зданий и прокладки регулярных улиц.
До генерал-губернатора донесся возмущенный шепот: «На какие деньги?»
— Состоятельные жители обладают большими средствами, которые не пущены в оборот и не приносят дохода. Надеюсь, вы согласитесь положить часть сбережений в банк, чтобы на проценты финансировать строительные работы.
Тут уже поднялся такой шум, что бояре перестали слышать друг друга.
— Это неслыханно! Это грабеж! Вы не можете заставить нас…
Михаил Семенович дал им накричаться. А потом сообщил:
— Когда его императорское величество в двадцатом году был здесь проездом, он изволил заложить общественный сад и указать на плане города, где быть основным зданиям. Вы обещали привести Кишинев в порядок за два года. Следующим летом государь планировал вновь побывать на юге.
Это был запрещенный удар. Царский визит — редкая удача. Край может испросить казенных субсидий, но если император увидит, что город утопает в лени, что Совет ничего не делает…
— Мое предложение о банке остается в силе, — усмехнулся Воронцов. — Что касается перечисленных изменений, то они вводятся в действие моими прямыми приказами. Все необходимые документы чиновники привезли с собой.
Москва.
— Что это значит? — Княгиня Вяземская живо обернулась к сидевшему в кресле московскому почт-директору Булгакову. Это был жизнерадостный колобок с подвижной, веселой физиономией. Он всегда находился в курсе всех сплетен и слыл самым осведомленным чиновником в империи. В его служебные обязанности входила перлюстрация, но как человек светский Александр Яковлевич умел не показывать, из чьих писем почерпнуты факты, и блестяще сохранял репутацию порядочной персоны. Когда речь шла о близких знакомых — а в обществе все всем родня — он сам приносил письма, приходившие на Московскую почту, что делало его визит событием радостным.
Однако сегодня разговор был не из приятных. Даже обычная любезность Александра Яковлевича не могла разогнать набежавших туч.
— Как это понимать? — Вера не дождалась ответа собеседника. — Графиня Воронцова всегда пишет мне по-приятельски. Откуда вдруг такой церемониальный тон? Вместо «дорогая княгиня» — «мадам». Вместо «жду скорого ответа» — «прощайте». Что-то случилось?
Булгаков оторвал грузный зад от кресла и подчеркнуто вежливо поклонился.
— Только то, ваша светлость, что и до Одессы доходят московские толки.
Вяземская вспыхнула.
— Вам пишет дама, о поведении которой вы отзываетесь вольно.
— Вы в чем-то меня упрекаете? — Вера подняла голову и уставилась прямо в темные глаза почт-директора.
— Я — нет, — вкрадчиво произнес Булгаков. — Но согласитесь, у женщины, на чье попечение вы перед отъездом оставили детей, есть такое право.
— Вы хотите сказать, что я мать-кукушка! — Княгиня откинулась в кресле и залилась таким беспечным смехом, что гость диву дался, как это некоторым людям все сходит с рук. — Граф фактически выгнал меня. Я не успела толком собрать вещи!
— Полноте, — оборвал ее Александр Яковлевич. — Его сиятельство описал мне подробности вашего выезда из Одессы. Они таковы, что лучше им никогда не быть оглашенными в свете.
Вера встала. Несколько мгновений она держалась за спинку кресла, потом прошлась от окна к столу.
— И вы говорите это матери, которая недавно потеряла ребенка? — На этот раз ее голос звучал глухо.
Булгаков знал о несчастье. Никакие воды, никакие солнечные ванны не помогли Николеньке. Вскоре после возвращения с юга сын Вяземских умер. Петр Андреевич впал в нервную горячку. Вера не покидала мужа. А когда он пошел на поправку, упала сама. Пережитое дало себя знать, из резвой веселушки княгиня превратилась в даму с нервами.
— Тем более стыдно, сударыня, — чуть мягче сказал гость. — Ведь вы опозорили женщину, которая вам помогала. Я знаю, что с Колей занимался графский доктор.
— Ах, какое это теперь имеет значение? — отрывисто бросила Вера. — Его нет. Все бессмысленно. Быть может, если бы мне не пришлось уезжать впопыхах… Если бы детей не собирали слуги… Я бы досмотрела! — В ее глазах сверкнула злость. — И в этом тоже виноват ваш граф!
Булгаков отступил на шаг.
— Бог мой, мадам, как вы несправедливы!
— Я? Я несправедлива? — Вера ударила себя кулачками в грудь. — Мне все равно, что вы скажете о моей попытке помочь Пушкину бежать. Теперь это сделает меня героиней! Идите, — ее рука указала на дверь. — И помните, что я не смолкну, пока окончательно не втопчу этого человека в грязь. Он ответит за Сверчка. Он ответит за Николеньку. Он ответит за доносы императору!
Последние слова она выкрикнула так громко, что из кабинета прибежал Вяземский.
— Вера, Вера, что с тобой? — Князь подхватил жену, усадил ее на диван, бросился к графину. — Что вы наделали, черт возьми! — рявкнул он на Булгакова. — Разве не видите, в каком она состоянии?
Александр Яковлевич попятился. «Эта женщина безумна!» — стучало у него в голове.
Кишинев.
Граф вскрыл письмо за гербовой печатью, пробежал глазами и повернулся к Вигелю.
— Вы знаете, где находится дом госпожи Полихрони?
Советник недоуменно кивнул. Семейство покойного логофета пользовалось в Кишиневе дурной славой, и порядочные люди поминали его не иначе как шепотом.
— Цесаревич Константин Павлович поручает вдову и сироту моим заботам, — пояснил Воронцов. — Мадемуазель Калипсо написала великому князю, прося помощи и напоминая об услугах, оказанных ее отцом России.
Филипп Филиппович вздохнул.
— Должен сообщить, что сии люди не уважаемы в здешнем обществе. Ваш визит к ним произведет неблагоприятное впечатление.
Михаил Семенович помахал перед носом у чиновника письмом.
— Христос общался с блудницами и мытарями, а генерал-губернатору зазорно?
Пришлось повиноваться. Вигель взял трость и шляпу. Ему не доставляло ни малейшего удовольствия тащиться в нижнюю часть города, на берег вонючего Быка. Два дня назад там начались работы по расчистке русла, и омерзительный запах поднялся пуще прежнего.