Наулака - История о Западе и Востоке
Шрифт:
А цыганка Ситабхаи, спрятавшись за шелковыми занавесками, слышала и видела спор между раджой и резидентом и ликовала.
Тарвин жадно внимал рассказу. Все услышанное было ему на руку, лило воду на его мельницу, пусть даже и опрокидывало его первоначальные планы. Перед ним открывался новый мир, в котором он плохо ориентировался, и, надо было сказать себе честно, - мог действовать лишь по наитию, находясь в постоянной зависимости от сиюминутного вдохновения. До того, как он ступил на путь, ведущий к Наулаке, он и не мог ничего знать об этом мире, и сейчас охотно выслушивал все, о чем рассказывали ему эти лениво развалившиеся в шезлонгах люди. У него возникло чувство, что, может быть, ему надо вернуться домой и снова приняться за азбуку. Что нравилось этому странному существу, которое они называли королем? Что привлекало его? Чем ему можно было угодить? И главное, чего он боялся?
Мысль Тарвина работала напряженно и быстро. Но вслух он произнес другое:
– Неудивительно, что ваш король - банкрот. Ведь ему приходится содержать такой двор.
– Он один из самых богатых князей в Индии, - ответил человек в желтом.
– Он сам не знает, чем владеет.
– Тогда почему же он не заплатит вам, а держит вас здесь в какой-то сонной полудреме?
– Потому что он туземец. Он потратит сто тысяч фунтов на свадебный пир, но задержит выплату двухсот рупий по счету на целых четыре года.
– Надо излечить его от этой болезни, - настаивал Тарвин.
– Пошлите шерифа - пусть наложит арест на те драгоценные камни, что украшают его корону.
– Вы не знаете индийских князей. Они скорее оплатят ваш счет, чем расстанутся с этими камнями. Эти камни священны. Они принадлежат государству.
– Ах, как бы мне хотелось взглянуть на "Счастье Державы"!
– воскликнул один из присутствующих, о котором впоследствии Тарвин узнал, что он был агентом калькуттской ювелирной фирмы.
– А что это?
– спросил Тарвин небрежно, потягивая виски с содовой.
– Это Наулака. А разве вы не знаете?
Человек в желтом одеянии избавил Тарвина от необходимости отвечать.
– Да ладно вам! Все эти небылицы о Наулаке придумали жрецы.
– Не думаю, - рассудительно ответил агент ювелирной фирмы.
– Когда я в последний раз был здесь, король говорил мне, что однажды показал Наулаку наместнику. Но он был единственным иностранцем, которому довелось увидеть это чудо. Король уверил меня, что теперь и сам не знает, где ожерелье.
– Тьфу ты! Вы что, верите, что существуют изумруды в два дюйма в разрезе?
– спросил другой.
– Да, но это главный камень ожерелья, - сказал ювелир, - и я держу пари, что это настоящий изумруд. Но поражает меня вовсе не это. Меня удивляет, как эти парни, которые ничего не смыслят в таких вещах, как алмаз чистой воды, сумели собрать в одно целое полдюжины превосходных драгоценных камней, а всего их там около пятидесяти. Говорят, что собирать камни на это ожерелье начали во времена Вильгельма Завоевателя.
– А, ну тогда у них есть еще в запасе годик-другой, - сказал Тарвин. Если бы мне дали восемь столетий, я бы и сам кое-что предпринял, чтобы собрать вместе несколько драгоценных камушков.
Он полулежал в кресле, чуть отвернувшись в сторону от всей компании. Сердце его билось учащенно. В его жизни бывало разное: в свое время он торговал рудой, покупал и перепродавал земельные участки и скот. Бывали минуты, когда он был на волосок от разорения и для этого нужно было кому-то лишь глазом моргнуть или пальцем пошевельнуть. Но в его жизни не было еще таких моментов, в которых, как сейчас, сосредоточилось восемь столетий.
В глазах у всех, кто смотрел на него сейчас, мелькнуло что-то напоминающее жалость.
– По пять превосходных экземпляров девяти разных видов драгоценных камней, - начал перечислять ювелир, - рубин, изумруд, сапфир, бриллиант, опал, кошачий глаз, бирюза, аметист и...
– Топаз?
– спросил Тарвин уверенно, словно он был владельцем ожерелья.
– Нет, черный алмаз - черный, как ночь.
– Но откуда вы знаете все это? От кого вы это услышали?
– спросил Тарвин с любопытством.
– Из разговоров - интересных, но малодостоверных. Таким образом здесь узнается все. Но сейчас остается лишь гадать, где находится ожерелье.
– Возможно, оно спрятано под полом в каком-нибудь городском храме, высказал предположение человек в желтом.
Тарвин, несмотря на все свое самообладание, не справился с собой и вспыхнул: он уже видел, как перерывает весь город.
– А где... этот город?
– спросил он.
Кто-то кивнул в ту сторону, где палило солнце, и он увидел скалу, окруженную тремя рядами стен. Она ничем не отличалась от многочисленных мертвых городов, мимо которых он проезжал в телеге. Над скалой возвышался унылый темно-красный утес. К самому подножию скалы подступали желтые пески пустыни, в которой нельзя было найти ни деревца, ни кустика и жить в которой могли лишь дикие ослы да где-то в самом центре, говорят, и дикие верблюды.
Тарвин долго разглядывал город сквозь трепещущее знойное марево и не заметил там никаких признаков жизни, никакого движения. Было чуть позже полудня, и все подданные Его Величества спали. И вот эта каменная глыба, одиноко стоящая посреди пустыни, и являла собой видимую цель его путешествия - тот Иерихон, штурмовать который он явился из Топаза.
Безрадостные мысли бродили в его голове. Интересно, думал он, если бы кто-то приехал из Нью-Йорка в телеге, запряженной буйволами, лишь для того, чтобы насвистывать веселый мотивчик у подножия Саугваш Рендж, каким бы дураком я его считал!..
Он поднялся и размял уставшие, покрытые пылью ноги.
– Когда здесь становится достаточно прохладно, чтобы можно было осмотреть город?
– Что-что вы собираетесь делать в городе? Осматривать достопримечательности? Будьте осторожны. У вас могут быть неприятности с резидентом, - дружески предупредил его один из англичан.
Тарвин никак не мог понять, почему прогулка по самому заброшенному из всех виденных им городов могла сулить какие-то неприятности. Тем не менее он промолчал, потому что находился в чужой, незнакомой стране, где все было непривычно, за исключением, пожалуй, лишь некоторого стремления женщин к власти над мужчинами. Он обязательно осмотрит этот город, и самым тщательным образом. В противном случае, величественная лень, царившая в городе (в нем так и не появилось никаких признаков жизни), поглотит и его или превратит в сонного калькуттского коммивояжера. Тарвин начинал бояться за себя.