Не прикасайся!
Шрифт:
- Боже мой, как будто я заставляю тебя не расставаться с телефоном. Сделай одолжение, сгинь. Ты мне мешаешь.
- Гироскутер не натри, мозоли не входят в страховку.
Я пытаюсь сдерживать улыбку, но получается плохо.
- Давай еще кружочек, пока дети не отобрали этот жужжащий самокат.
- У тебя хорошая семья.
Ветер бьет мне в лицо, собранные в косу волосы давно растрепались. Закончив кататься, я снимаю резинку и наслаждаюсь легкостью и свободой.
- Хорошая, - соглашается
- Но?
- Что?
- Обычно когда говорят с такой интонацией, обычно следует «но».
- Нет. Никаких но. Хорошая семья. Просто я не всегда был ее частью.
- Почему?
- Так… дела минувшие. Например, жене брата из-за меня сломали руку.
- А… - Я удивленно открываю рот. – Что случилось?!
- Это было давно.
- И что ты сделал?
- Ты хочешь узнать?
- Да!
- Расскажу перед сном.
- Так нечестно!
- Я никогда не играю честно, Настасья. Пора бы это запомнить. Любопытная девочка хочет страшных подробностей моего прошлого? Она получит их на моих условиях.
- Не больно то и хотелось!
Он смеется, а потом вдруг легко проводит кончиками пальцев по моему бедру, а затем по плечам, ключице…
- Идем в беседку. Ты замерзла.
А мне кажется, совсем наоборот. Щеки пылают от жара, и хочется прижаться лбом к холодному стволу дерева и успокоить бешено стучащее в грудной клетке сердце. Мы идем совсем рядом, и я надеюсь, что Крестовский не видит, как сильно я нервничаю. Но что-то подсказывает, что все он прекрасно видит. Я вообще для него как открытая книга.
Когда мы возвращаемся, Аня говорит:
- Насть, твой телефон постоянно трезвонил. Какая-то Ксюша. Я не решилась брать трубку, но, наверное, что-то важное.
Я беру смартфон, чтобы отойти в сторонку. Это Ксюха, и сейчас она скажет, что отец приказал Максу выехать за мной. Даже не знаю, радует эта догадка, или нет. Больше всего на свете я боюсь остаться на ночь в доме Крестовского, совершенно беззащитной, как тогда, в его квартире. Боюсь последствий и эмоций. И нового раунда игры, победа в которой для меня не предусмотрена.
- Привет, дорогая, - слышу голос Ксюши. – Посмотрела фотки, блеск! Как ты там? Не упала с этой штуки?
- Нет. Все хорошо.
- Понравилось?
- Да, ощущения классные. А что хоть за фотка?
- Ой, вообще шик, я уже запостила, завтра почитаю тебе комменты. Ты едешь на гироскутере, в лучах закатного солнца, вся такая красивая, растрепанная, вдохновленная. И мужская рука извне кадра не дает тебе упасть.
- Да, наверное, красиво.
Я больше не увижу ни одну из своих фотографий, так какой смысл переживать, понравятся ли они подписчикам?
- Настюш, ты точно не хочешь, чтобы мы тебя забрали? Я собираюсь спать, но ты только скажи – и мы приедем.
- Что сказали папа
- Были недовольны, что их не предупредили, но под мою ответственность и после просмотра фоток смирились.
Да, Крестовский хорошо все просчитал. Он всегда добивается того, чего хочет.
- Так что? Забрать?
Я тяжело вздыхаю. Еще одна ошибка в моем списке.
- Нет, все в порядке. Здесь весело, уже очень поздно, отдыхайте. Заберете меня утром.
- Тогда спокойной ночи, Настюш. Повеселись там и за меня заодно.
Я кладу трубку, закусывая губу. Что я творю? Зачем согласилась остаться? Видит Бог, я больше всего на свете хочу провести эту ночь так, как ее проведут Аня и остальные: в хорошей компании, под горячее вино и негромкую музыку, с разговорами и весельем. И одновременно с этим мне кажется, будто только что я подписала себе приговор.
- Вот и молодец, - слышу голос Алекса.
- Ты что, подслушивал?
- Только конец. Решил, что ты слишком далеко отошла, и стоит проводить тебя к беседке.
- Я не беспомощна. И могу идти на звук.
- Вот и идем. Хотя, если хочешь, можем сбежать в дом и подыскать тебе комнату прямо сейчас.
Я забаррикадирую дверь. Нет! Я лучше лягу спать вместе с Аней или Кристиной. Представляю лицо Крестовского, когда он обнаружит, что вожделенная игрушка, несмотря на вложенные усилия, недосягаема и заперта.
А потом я понимаю, что напилась. Глинтвейн оказывается мягким и безумно вкусным напитком. С уютом корицы, пламенем имбиря, легкостью вина и умопомрачительным запахом. Он согревает. А еще расслабляет настолько, что близость Крестовского почти не пугает.
Женя, художница, приносит мольберт, и в моей жизни появляется еще одно тактильное удовольствие: чувствовать, как краска ложится на холст.
- Вот ты проводишь сухой кистью. Чувствуешь? А вот кистью, на которой совсем немного краски. Она ложится тонким слоем, через цвет проглядывает холст. А сейчас кисть почти сухая, белых пятен становится все больше.
- Какой это цвет? – спрашиваю я.
– Темно-синий. Как ночное небо. Возьми побольше с палитры. Еще больше, не экономь. А теперь нанеси мазок.
- А если накрашу не там?
- Мы рисуем звездное небо, поэтому ты не сможешь ошибиться.
Затаив дыхание, я осторожно прикасаюсь к холсту. И действительно ощущаю мягкость, с которой краска переходит с кисти на поверхность. Совсем невесомо.
- Так приятнее, да? Я тоже люблю писать толстым слоем и крупными мазками.
Женя видит, но при этом как-то умудряется понимать и мой мир, абсолютно темный. Я почти наяву вижу картину, которую мы пишем. Темно-синий фон, крупные мазки почти черного небесного полотна. Облака на несколько тонов светлее. Чуть кривоватый диск полной луны и звезды.