Не родит сокола сова (Сборник)
Шрифт:
— Пойма-а-ал!.. Пойма-а-ал!..
Две кошки и кот испуганно прижимаются к полу, а потом, когда парнишка, почмокав губами, что-то промычав, опять мирно посапывает, азартно накидываются на гальянов, сладко урча, славя маленького рыбачка — шумит пир горой.
— Теперичи всю ночь будет рыбалить, — задумчиво говорит отец. — Да-а, я и сам, бывалочи, с отвычки порыбачу, дак потом всю ночь качат, как в лодке, и рыба дергат. За ночь этих окуней натаскашься, дак вроде и рука потом болит. На фронте, помню, тоже все рыбалка снилась; и что, паря, интересно, особенно когда прижмет, когда весь за день перетрясешься, перемаешься, — тут и начинает рыбалка сниться. Только глаза закроешь — и всё вода, вода… — вроде наше Сосновское озеро, и даже избы
— Вы уж его больше не обманывайте, — просит кока Ваня, — жалко парнишку. Удил, удил…
— Да поболе бы наудил, и можно и в печи напарить, — отзывается мать. — Постным маслом залить да в подполе остудить, — почище магазинских консервов выйдет. А что, тоже рыба. Тятя наш ши-ибко любил речную мелочь. Помню, все корчажки плел из тальника и в Погромку ставил. Погромка тогда пошире была, поглубже, это нонесь вся обмелела. Утром, бывало, чуть не ведро тащит, мама напарит в русской пече, так за милу душу, за ушами потрескивало.
— А ить верно, надо ему корчажку сплести, пусть удит, —вслух размышляет отец, укладываясь спать на овчинную доху возле сына. — Тальника кругом полом, нарезать тонкого, замочить на часок-другой да сплести.
— Сплети, конечно, — соглашается кока Ваня, — он нас, елки, завалит гальянам. И консервы опробуем.
— Да времечка нету, — сквозь зевоту вздыхает отец. — Пока ясно стоит, надо косить да косить. Да и грести уж можно, где гребь подсохла. Разве что задожжит маленько. Малый дождишко, все лодырю отдышка.
Утром Ванюшка, как обычно, узнает, кто полакомился его добычей; сердито и обиженно отквашивает губы, но, смирившись, опять сунув под майку пол-лепешки, идет к реке. От крыльца и до калитки его провожает благодарный кот, и Ванюшка, позабыв обиду, гладит по его косматой, в колтунах, заклокченной шерсти, целует и нашептывает: дескать, погоди до вечера, снова тебе рыбки принесу. Когда он выбирается за ограду, кот залазит на приворотную верею и провожает его хитрым взглядом.
Ванюшка проходит мимо стада, за которым ему и велено присматривать на пару с Танькой; отзывает Майку и скармливает ей загодя припасенный и круто посоленный хлебный ломоть. Корова, отбившись от стада, бредет за ним до самой речки, где некоторое время удивленно и непонятливо следит за рыбалкой.
Сглазил отец: в конце июля, когда уже и гребь вовсю пошла, когда уже сметали зарода два, надолго зарядил моросящий дождь-сеногной, посеялась водяная пыль с опавшего к земле, огрузлого небушка. Все занялись своими задельями. Отец с Иваном, нарубив лиственничных жердей, стали обновлять прясла на широком скотном дворе; мать завела в избе большой прибор.
9
С тех пор как Иван, отбобыльничав года два, привез молодую жену-бурятку, лесничья изба изнутри стала походить на деревянную юрту, — вернее, русское и бурятское в ней забавно перемешалось. Посреди избы красовалась русская печь, тихими ночами, остывая и вздыхая, наверно, поминавшая заботливые руки старопрежней, покойной хозяйки; на печи, застланной овчинами, спали ребятишки; в красном углу, на резном посудном шкафчике темнели писанные образа, наособинку глянцево посвечивала печатная икона святого угодника Николы, мужицкого заступника, тут же на шкафчике желтели крашенные луковой шелухой, полинявшие яички, какие за неимением своих кур Иван перед Пасхой Христовой привозил из деревни от своей сестрицы, а поверх яичек мерцающе белел пук вербы, перетянутый пестрой вязочкой, — словом, на кухне все оставалось как при жене, которой довелось пожить-то здесь не шибко долго; даже самовар,
Но все же лесничья заимка после прежней хозяйки была запущена, и мать сперва подмазала глиной и выбелила печь, глядящую сквозь сажу; затем, посыпая дресвой – мелким речным песочком, вышоркала полы ирниковым веничком-голячком, вымыла побуревшие венцы и потолок, отчего изба сразу облегченно вздохнула, раздалась вширь, наполнилась светом и древесно зарумянилась, хотя солнышко и не выглядывало, а все моросил мелкий дождичек; потом еще и промела сени и крыльцо с шарой — со старой, испитой заваркой, — сполоснула вышорканные половицы, и дом весело заиграл. Дулма не подсобляла матери, но и не мешала, а молча и вроде виновато смотрела на материны старания. Впрочем, стала она будто оттепливать и даже переговаривалась с матерью, а потом к тому же попросила ее скроить платья близняшкам и рубашонки своим хубунятам. Иван суетился, словно воскресала православная изба, налаживался пасхальный праздничек, пытался помогать сестре, но лишь без толку лез под руки, надоедал разговорами, и мать шуганула его от себя.
Глухими вечерами, когда дождь стихал, жгли они напару с Ванюшкой дымокуры из сухого назьма, дымом спасая скотину от осатаневших в морок комаров и мошки; рядышком с дымокуром разводили и костерок, подвешивали на березовый таган котелок, где варили кашу из луковиц саранки, накопав их в ближнем лесочке. Умяв котелок густо напаренной каши, запив прямо из Уды, посиживали на сухой валежине, присматривали за телками и бычками и подолгу ладом рассуждали о лесе, о рыбалке, о той же скотинешке, которую под потемки собирали по распадку и загоняли попутно с козами и овцами по своим дворам и стайкам.
Отец же, как и сулился, нарезал возле Уды беремя гибкого тальника — речной, тинный и рыбный дух наполнил избу, освежил воздух, прижав и разогнав запах кислых овчин, — и, усадисто пристроившись возле печи на низенькой лавке, начал плести корчажку. Ванюшка теперь ни на шаг не отходил от него, жадно глядя, как в юрких, азартно подрагивающих отцовских руках играют прутья, как на глазах вырастает упругими боками затейливая корчажка. Завершив на второй вечер, отец тут же решил испытать: обмазал заглубленную внутрь горловину тестом и пошел с Ванюшкой ставить снасть. А когда туманным утром вытащили корчажку из глубокого улова волнующе тяжелую, когда вода протекла сквозь прутья и отец выдернул деревянную затычку из хвостовой дыры, то насыпалось полное ведро кишмя кишащих гальянов, и речной, тальниковый дух, истекающий от них, навек вошел в память.
Позже, стоило Ивану Краснобаеву припомнить таежный кордон, речку Уду, как сквозь сотни верст, сквозь каменеющую толщу лет, хоть и ослабнув, все же доплывал к нему речной дух и совершенно явственно опахивал влагой лицо, отчего Ивана глаза сами по себе сладко прикрывались. Так же, и схоже по запаху, осел в нем дух озера. И лишь печально, жалко, что слитый с озерным, речной дух с летами все реже и реже стал являться, не в силах пробиться сквозь глухую наволочь усталости и равнодушия, тоскливо сжавшую душу.
Потом уже Ванюшка и сам наловчился ставить корчажку, без отцовской помощи, и мать напарила в печи целый чугунок обещанных консервов, которые даже Дулма, больше привычная к сохатине и баранине, поела в охотку и похвалила благодарными взглядами, обращенными и к матери, и к Ванюшке.
Разохотившись, после корчажки отец шутя-любя-играючи сплел пару корзин под грибы-ягоды; плел в детском упоении, чуть не высовывая от усердия кончик языка; и чудилось, что корзинки сами быстро и ладно вырастали из отцовских сноровистых рук, как вырастают грибы из задышавшей сыростью земли, распихав шляпками прелый мох.