Не родит сокола сова (Сборник)
Шрифт:
«Вот сейчас бы клюнул тот ленок, вот бы здорово», — блажил парнишка сейчас, глядя, как мелко и припадочно трясется поплавок, вырезанный из сосновой коры, – треплют , терзают несчастного червяка всё те же нахальные гальяны.
— Связался с этой удочкой, — ворчала мать перед сном, — а навыка нету. Рыбалка здесь хитрая, не всякому по уму. Кока Ваня твой и тот за удочку не берется, заездки ставит. Вон отец наш удил раз, да только время да ноги убил и пустой воротился. Лучше б грибы собирал или вон голубицу, все больше пользы, раз штаны магазинские охота.
Кажется, на третий или четвертый день, когда он уже лениво, с вянущим
— Пойма-а-ал!.. Пойма-а-ал!
Чудом чудным, по великой милости речной выуженный ленок прыгает за ним по траве, туго натягивая жилку и коромыслом выгибая на Ванюшкином плече удилишко.
Мать с отцом о ту пору гребли и копнили сено на приречном лугу. Услыхав Ванюшкин крик, разом побросали грабли и кинулись встречь сыну по отаве, вдоль валков скошенной и уже подвяленной травы. Ванюшка и пробежал-то совсем немного, как почувствовал, что удилишко уже не пружинит, не сгибается под ленковой тяжестью; оглянулся — на кончике тальникового прута болтался жалкий обрывок ссученного конского волоса; тут же испуганно бросился назад, отыскал в траве ленка и, ухватив рыбину под жабры, размахивал ею с шалым криком. Парнишка стоял у самого покоса среди цветов и травы, нескошенной из-за сплошной кочкары.
Первым поспел отец и, не разобравшись, хотел было выругать сына, но, встретившись взглядом с полыхающими от счастья Ванюшкиными, почти незрячими глазами, прижал матюги зубами и вроде насильно проглотил. Тут, запыхавшись, подбежала мать.
— Ну, Ксюша, рыбак растет, — отец горделиво, будто сам заудил, показал матери ленка. — Ишь ты, чуть не до плеча, — он примерил рыбину к руке, — кила на два, однако, потянет… Ох и ушицу мы нынче заварганим. Как чуял: котелок прихватил и хлебушек с солью. Сейчас костерочек сгоношим, поставим уху – баушку глуху, пусть варится. Ленок — это, паря, не окунь — царска рыба, жирная, скусная. И юшку похлебать ленковую – за уши не оттянешь… Тут где-то поблизости мангир растет, надо нарвать—приправим ушицу… На чо клюнул? – почтительно, как у ровни, спросил отец.
— Я тока, это, скачка наживил, забросил, а он как даст, удочка аж упала, — затрещал Ванюшка, — а я его тяну, а удилишко вот так согнулось, — он схватил прут и стал сгибать в дугу. — Я думал, коряга поцепилась, тяну, а он как поведет в глыбь. — Ванюшка размахивал руками, изображая то себя самого, то ленка, дающего круги в улове, рвущего жилку, при этом все говорил и говорил, брызгая слюной, и он бы рассказывал, наверно, до самого заката, если бы отец не остановил его улыбкой.
— Ну молодчина. Грибами завалил, теперичи и до ленков добрался. Куда рыбу девать будем, Ксюша?
— Дак куда?! Продавать, — готовно подхватила мать заведенную чуть ли не на все лето игру, силком сдерживая улыбку на губах, хотя глаза в глубокой тени платка, повязанного по-девичьи шалашиком, вовсю смеялись, искристо поблескивали проступившими слезами. — Вот
— А мы, мать, это самое, того, — отец снял полувоенную фуражку, когда-то зеленую, а теперь добела выгоревшую на солнце, и взъерошил слепленные потом волосы, — мы рыбу, какую наудит, не будем солить, а подвялим. Ленок-то вяленый о-о-ой — первая закуска, особенно под водочку.
…Вялить, конечно, не пришлось — отец это знал, потому что и сам даже завалящего хариуска не выудил, хотя отстрадал на речке целое утро, — это оказался единственный на всю Уду оголодавший ленок, который сдуру взялся на Ванюшкину снасть, где жилка была ссучена толщиной чуть не в палец да к тому же из черного конского волоса, а крючок отыскался у коки Вани ржавый и такой большой, что впору вязать к самолову на щук. На дурного окуня такая снасть, может быть, еще и пошла бы, а на чуткую, хитренную и глазастую речную рыбу с ней лучше и не суйся. Хитрый Митрий, приезжавший на мотоцикле с Марусей-толстой собирать голубику, брезгливо осмотрев Ванюшкину снасть, почесал в затылке:
— Ежли крокодилы в Уде водятся, заудить можно.
Сам он оказался на диво ловким удильщиком, и, не забыв снасть, попутно с голубикой добыл за день десяток ленков и хариусов. Но Ванюшка на всю жизнь запомнил своего ленка. После ловил и окуней на Еравнинских озерах, и карасей в старицах Амура, Уссури, и язей, подъязков, лещей на Иртыше, и даже навагу с корюшкой аж на Тихом океане, но ни одну рыбину не помнил зримо и особо, – там улов, добыча, а вот этого ленка лишь и видел ликующей, счастливой памятью, как видел и выкошенный приречный луг, где играла пойманная рыбёха, как видел и себя, тарзана, дочерна загорелого, с облупленным носом и сверкающими глазами, а рядом – мать, на закате своем зацветшую смуглым девьим цветом, улыбающуюся краями отмягших губ, и отца, почтительно разглядывающего ленка, в диве скребущего потный затылок, сдвинув фурагу на глаза.
— Только ты, парень, ежли еще заудишь кого, лихоматом не реви, — упредил отец. — Не пугай нас с матерью. А то уж я думал, опять тебя шлыковский бык припер.
11
Гудела тогда земля, вместе с травой ошметками вылетающая из-под гребущих копыт, а застоявшийся в распадке меж таежных хребтов знойный воздух раз за разом потрясал, как будто видимый, в ядро вылитый мык, и, круто заломив широколобую, кровоглазую голову, бежал за Ванюшкой бык, прижимая его к высокому бревенчатому заплоту, пуще ярясь от пронзительно детского крика…
Вместе со стадом бык Хитрого Митрия нагуливал жир перед осенней сдачей, но как пригнал его хозяин на сытные еланные травы сухмень сухменью, таким же и угнал назад — больно уж злой оказался бык, весь жир на урось перевел, — вот разве что, матеро раздался в грудине да на стегнах круто вздыбились мышцы, вот и все привесы.
— В войну бы ему родиться, — с запоздалым сожалением вздыхала мать,— надели б ярмо да пахали на нем, цены бы, однако, не было — прямо конь халюный, а не бык.
— О-ой, сестра, — Иван пренебрежительно махнул рукой в сторону шлыковского быка. — Такой злой да горячий, через час бы упал в борозду. Спокон веку на терпеливых да неприхотливых и пахали, на них одних и надёжа была… Дак, паря, и у людей то же самое. Они, горячие, мастаки ломать да портить. А робить терпелка хилая.