Не сердись, человечек
Шрифт:
— Первый раз вижу, чтобы человек сам делал себе уколы, — сказал я, отворачиваясь, потому что, когда вижу, как кому-то делают укол, мне становится дурно. — Что с тобой, мама? Ты больна?
— Это витамины, — сказала она, помедлив, но мне почему-то показалось, что она все это придумала. — От нервов помогают.
И в самом деле: руки у нее стали дрожать меньше, чем тогда, когда я подавал ей коробку и когда она делала себе укол. Мне стало ужасно жалко маму. Конечно же, я тоже виноват в том, что мама такая нервная: если бы вернулся к ней раньше… Но как я мог это сделать? Ведь я вообще ничего не знал, пока Жора не нашел тети Еленин дневник…
После укола мама успокоилась. Мы пили лимонный сок, а потом мама снова начала меня учить плавать. Она показала мне основные движения и ушла греться на солнышке, потому что вода была очень холодная, а я продолжал бултыхаться у края скалы, держась за нее обеими руками. Я ничуть не замерз и мог сидеть в воде целый день, если бы мама не заставляла вылезать время от времени.
— Мама, а море намного больше этого водохранилища?
— Даже сравнивать нельзя. Ведь ты не был на море?
— Нет, но знаю, что это такое. Море — это огромное водное пространство, граничащее с сушей или другим водным пространством.
— Да ты весь словарь, что ли, выучил? — засмеялась мама.
— Только то, что мне самому интересно…
— Да, твоя мама не стала филологом, но ты, как видно, им будешь.
— Филология состоит из двух слов и означает любовь к знаниям.
— Ох, все-то ты знаешь! — покачала она головой.
— Я нашел в словаре это слово, когда узнал из дневника тети Елены, что ты изучала филологию. Но это я прочитал уже в другом словаре, иностранных слов. Он есть у нас в библиотеке. Словарь — большое дело. Само слово «словарь»…
— Довольно! Довольно! — засмеялась мама. — Теперь уже и я признаю, что ты настоящий профессор… Ты и нашего большого профессора заткнешь за пояс… Он жутко тупой.
— Какой же тупой, если профессор?
— Да я пошутила! — ответила мама, но мне показалось, что она хотела сказать что-то другое. — А вообще среди профессоров немало тупиц. Это я тебе говорю, в словаре об этом не пишут.
— Да мне даже лучше от тебя все узнавать, чем из словаря. А знаешь, как смеялись надо мной ребята из-за того, что я много всего знал? Дразнили профессором, шалабаны отвешивали…
— Поди ко мне, — позвала мама и, когда я подошел, уложила меня к себе на колени и стала гладить по голове.
А через некоторое время я почувствовал, как что-то теплое упало мне на плечо. Мама плакала, но я сделал вид, что сплю… Конечно же, она плакала от радости, что мы наконец-то вместе.
…Мира вернулась поздно вечером. Я сидела во дворе, курила, никак не могла уснуть, все о детях думала…
Переживала за них, чувствовала себя ужасно одинокой… И тут появилась Мира и с плачем бросилась ко мне. Прошло немало времени, прежде чем девочка успокоилась и рассказала все.
Убежав от Владовых, она села на третий троллейбус, потом пересела на автобус — кстати, последний. Кто-то из прохожих подсказал ей, как добраться до села.
…О ключе от кабинета директора не надо больше ни у кого спрашивать… Я виновата… Когда я поняла, что дети узнали про все, меня точно обухом по голове ударили. Я представила, что делается в их душах, и моя душа так заныла-заболела, что весь белый свет стал не мил… Как только убаюкала Миру, сразу же пошла в пионерскую комнату. Туда почти никто не заходит, потому что превратили ее в склад — перегородили фанерной загородкой пополам и хранят в одной половине веники, ведра, лопаты и тряпки для мытья полов… Вошла я в комнату, села за загородку и заплакала. Душа рвется-разрывается, и не возьму никак в толк: сказать ли детям, где их родители, нет ли… Вдруг слышу, дверь скрипнула, потом раздались голоса Ангела и Жоры; Мира что-то лепетала… Словом, я слышала все, о чем они говорили… А когда стали клясться, что должны найти своих матерей, я поняла, что никакая я им не мать, хоть и вырастила их с пеленок, и что должна помочь им. Утром, как только директорша ушла на торжество, я открыла дверь кабинета, а когда дети нашли там, что искали, закрыла…
Я хотела им добра… Разве я могла подумать, что… Можете судить меня, что хотите делайте со мной, для меня жизнь и так уже кончилась…
Да, это правда. В выходные я действительно хожу убирать квартиры в Софии. Все надеюсь, что найду хотя бы одного из своих детей… Каким образом?.. Да я же мать! Я узнаю их!.. Как же я могу не почувствовать свою плоть и кровь?! Да, я знаю, что это подсудное дело… Да, я расспрашивала о своих детях… Знаю, что и подобные действия подсудны…
…Нет, Елена ничего не знала, абсолютно ничего. Я одна знала. Она позвонила ночью, спросила, вернулась ли Мира. Я успокоила ее, но больше ничего не сказала…
Целую неделю мы с мамой ходили на пляж. Несколько раз я просил ее свозить меня в Софию в кино или покататься на карусели в луна-парке, но она говорила, что не может уезжать никуда, потому что может позвонить профессор. Как будто бы профессор не может позвонить, когда мы бываем на пляже. Ну да ладно, маме лучше знать, что делать. Хорошо, что хоть в Дом согласилась поехать. Это было уже вечером, после того, как позвонил профессор. На этот раз они поговорили быстро. Мама снова спросила про туфельки, про пляжный комплект. Напомнила о витаминах, сказала, чтобы взял побольше, потому что у нее совсем мало осталось, и она не знает, как продержится до конца недели… Потом еще сказала, что она одна, что новостей никаких нет, перечислила, кто звонил, поцеловала два раза трубку и повесила ее. А когда мы выехали из дому, почти всю дорогу молчала и курила.
А «ситроен» — что там говорить! Скорость на поворотах сто километров в час, и ничего! Вообще не чувствуешь, как едешь, кажется, летишь, а посмотришь на спидометр — сто двадцать! Нажмешь на одну кнопку — антенна сама поднимается, на другую — окошко тебе открывается, и ручку не надо крутить. Станет тебе жарко — оп, кнопочку — вот тебе и свежий, прохладный воздух… А радиомагнитола?! А табло?! Ужас! Надо целый день изучать его, чтобы понять, что к чему. А кнопочек разных сколько: и красные, и зеленые, и белые… А сиденья какие! Сядешь — и плавно проваливаешься вниз, встанешь — сиденье снова вверх поднимается, все равно как сетки на наших детдомовских кроватях… А ухабы вообще не чувствуются. Через них перелетаешь, все равно как на самолете… За каких-нибудь полтора часа добрались мы до Дома.
Ужин уже прошел, все играли во дворе. Как увидели машину — сразу к воротам бросились, но подойти близко не посмели: окна цветные и не видно, кто приехал. Я нажал на кнопку — специально это сделал, — и антенна вверх поехала, а пацаны сразу же загалдели:
— Глянь, глянь на эту антенну! Сама поднимается!
И тут мы с мамой открыли дверцу и стали выходить из машины, как космонавты, приземлившиеся на другой планете. Подкидыши так и ахнули:
— Ба, да это Человечек!
— Ты что?!
— Точно, Человечек!
— Человечек, это твоя мама, что ли?
— Эй, Человечек, какой марки машина?
Вдруг откуда-то появилась Матушка. Я бросился к ней, и мне стало очень стыдно, что я совсем не вспоминал о ней все это время. Матушка подняла меня на руки — она ужасно сильная — и вместе со мной подошла к маме. Я подумал, мама поцелуется с Матушкой, ведь тетя Елена всегда с ней целуется, когда приезжает, но мама только руку подала. Почему она не обняла Матушку? Ведь они обе мне как матери!.. Конечно же, мама ребят стеснялась. И в самом деле, уставились, будто мы с другой планеты прилетели…
Я решил показать маме нашу спальню, столовую, пионерскую комнату. Пока ходили по комнатам, я был на седьмом небе от счастья, потому что знал, что больше никогда не вернусь сюда… Буду приезжать иногда. Матушку навещать, Африку, Миру. Познакомил маму и с ними тоже. Гергана так сразу и схватила маму за руку, прямо не отходила от нее и чуть ли в рот не заглядывала. А Мира вдруг разревелась и убежала. Матушка пошла успокаивать ее. А кто виноват? Если бы тогда, у директора, не убежала, то и ее мама нашлась бы. А теперь какой толк плакать, реви не реви… И все-таки, как друг, я хотел помочь Мире и сказал маме, что надо нам с ней найти Мирину мать. Мире пока ничего не будем говорить, а когда найдем, моя мама поговорит с ней, и если Мирина мама захочет, то сама приедет за Мирой.