Не сердись, человечек
Шрифт:
— Этот «ситроен» твой? — спросил я маму.
— Наш… семейный. Хочешь покататься?
— А сколько он выжимает? — поинтересовался я.
— Много, — ответила мама.
— А есть машины быстрее «ситроена»?
— Конечно, есть. Но она — единственная, которая не переворачивается.
— Здорово, что не переворачивается, — сказал я и обнял маму. — Значит, с тобой ничего не случится…
Мама крепко обняла меня и снова заплакала, а я пожалел, что сказал ей это. Если бы знал, что она заплачет, молчал бы.
Мы сели на террасе, мама приготовила какие-то ужасно вкусные кушанья. Никогда в жизни я не ел так вкусно. А еще я пил кока-колу — впервые в жизни, а мама налила себе целую рюмку виски. Этот напиток я тоже видел первый раз, до этого слышал только название, и то в кино. Потом мама стала расспрашивать меня о Доме, о Матушке, о тете Елене, и я рассказал ей все-все: про дневник тети Елены, про то, как мы нашли адреса, как ходили к Мириному отцу… Еще до встречи с мамой я думал, что расскажу ей, как мне недоставало ее, как я тосковал, а сейчас вдруг испугался, что все это может показаться ей враньем… Да и зачем рассказывать, главное, я нашел ее, а больше мне ничего и не надо!.. Ничего не хочу, только смотреть бы все время на нее и слушать ее голос.
— Мама, а что, этот художник, за которого ты вышла замуж, он…
— Профессор.
— Он мой отец?
Мама посмотрела на меня долгим взглядом, опустила голову и произнесла тихо: «Да».
— Тот самый, который был гитаристом в студенческом оркестре?
— Тот самый, — помолчав, ответила мама, и мне показалось, что она вдруг стала грустной, поэтому я не стал спрашивать, почему они с отцом не искали меня до сих пор, и решил развеселить ее.
— Теперь у тебя два профессора! — сказал я.
— Почему?
— А меня тоже Профессором называли там, в Доме, потому что я много читаю и знаю больше всех.
— Уважали, поэтому называли так.
— Они били меня.
— Надо давать сдачи! — сказала мама и, вздохнув, закурила (мама очень много курит). — К сожалению, в жизни так: если не ты бьешь, значит, бьют тебя.
— А как? У меня и мускулов-то нет никаких, и каратэ не знаю. Но Жора обещал научить, он знает приемы… А потом, зачем бить кого-то, если он не сделал мне ничего плохого?.. Вообще-то я их бью в «Не сердись». Вот тут я король! Хочешь, сыграем разок?
— Хочу.
— Ох, и побью же я тебя! — сказал я, расставляя фишки, маме — красные, себе — зеленые.
— Посмотрим. Но если ты не побьешь, я побью!
Мы стали выбрасывать по очереди шестерку, кто первый выбросит, тот и ходит.
— Меня еще ни разу никто не побил в «несердилку». Из-за него эти паршивые подкидыши и прозвали меня Человечком. Еще и издевались — дадут шалабан по голове и кричат: «Не серди-и-ись!..»
— Жора обучит тебя приемам, и, когда вернешься обратно, возвратишь им все сполна.
— А в-вы отправите меня обратно?! Я разве не останусь здесь?
— М-м, существуют некоторые формальности, их надо уладить. Нельзя же так сразу, — ответила мама так, словно была не очень уверена в своих словах.
— Не беспокойся! Все в порядке! Тебя никто не будет разыскивать, если ты этого боишься! — поспешил я обрадовать маму и вытащил декларацию, в которой она отказывалась от меня.
Я думал, что мама обрадуется и сразу же порвет ее. Но она смотрела на бумагу с таким видом, будто у нее в руках была бомба, которая может взорваться в любую минуту.
— Где ты взял это?
— Там, в моих документах. Твой адрес тоже там был.
— Ты не должен был брать ее. Это подсудное дело…
Мама не закончила фразу, потому что в это время зазвонил телефон, она бросила декларацию на стол и схватила трубку.
— Алло! — сказала мама и посмотрела на меня, а я, чтобы не смущать ее, стал бросать кубик: один раз за нее, второй — за себя. — Да, — ответила мама кому-то. — Жду.
«За маму, за меня. За маму, за меня…» — приговаривал я тихонько.
— Алло! — вдруг крикнула мама так громко, что я вздрогнул. — Пьер! Здравствуй, дорогой! Целый день жду твоего звонка!.. Нет, тебе никто не звонил… Я — нормально, а ты как? Таблетки вовремя принимаешь?.. Нет… Ничего особенного. — Тут мама почему-то посмотрела на меня. — Все о’кей… Скучаю, естественно… Не забывай о моих витаминах! Как можно больше привези! Слышал?.. За туфельками ходил?.. Сходи снова. А пляжный комплект?.. Нет! На номер меньше возьми. Тот самый — с купальником, халатом длинным и коротким, шортами, юбкой и шароварами… Нет-нет, белое с красным — ни в коем случае. Белое с синим, морские тона!.. Говорю тебе, ничего особенного! Да, одна… Нет, не нервозная, просто долго ждала твоего звонка!.. И я целую тебя, котик! Когда позвонишь?.. Но ведь валюта быстро улетучится… А, через посольство — другое дело! Чао! Чао! — произнесла мама и смешно чмокнула дважды трубку, очень громко, наверное, специально, чтобы было слышно на другом конце провода, затем положила ее на рычаг… Я чуть не засмеялся, но, чтобы не смущать маму, продолжал бросать кубик и приговаривать: «За маму, за меня, за маму, за меня». Но она заметила, что я улыбаюсь, и спросила:
— А чему ты смеешься?
— Да так, смешно… Когда взрослого называют котиком — смешно.
— Это ведь шутя.
— Так это был папа? — спросил я. — Почему… почему ты ничего не сказала обо мне?
— Видишь ли, разговор с Парижем стоит очень дорого… И пока я объясню ему все, куча денег набежит…
— Но ведь он говорил из какого-то посольства.
— Ты же большой мальчик и сам понимаешь, что это не телефонный разговор, так ведь?
— Да, да. Извини, мама, — согласился я, и она обняла меня, прижала к себе и стала гладить по голове.
— Мой мальчик, если бы ты только знал, сколько дум передумала я о тебе, сколько слез пролила… Часто ночами я просыпалась оттого, что слышала твой голос, мне казалось, будто ты зовешь меня: «Мама, мама…»
— Я на самом деле звал тебя, мама, но ты почему-то все время убегала от меня… Часто утром Матушка говорила, что я кричал во сне! Наверное, тогда ты и слышала меня…
— Наверное, мой мальчик, наверное, — прошептала мама, и я понял, что она расстроилась, а мне так хотелось, чтобы она была веселой. Поэтому я сделал вид, что мне очень весело, и крикнул: