Не сердись, человечек
Шрифт:
— Да, я же хотел побить тебя в «не сердись»!
— Ох, совсем забыли! — улыбнулась мама.
Естественно, я побил ее, и не один, а все три раза. Каждый раз после того, как мы заканчивали кон, я вставал, кланялся и говорил: «Не сердись, человечек», а мама целовала меня и отвечала: «Не сержусь, человечек», и мы начинали новую партию.
— Да я и профессора побью! — сказал я маме немного погодя. — Говорю тебе, что я аб-со-лют-ный чемпион мира по этой игре. Нет человека, который бы играл лучше меня…
— Да, если удастся уговорить его, — ответила она. — У него все нет времени.
— А чем он так занят? Ведь профессор должен только все знать, и ничего больше.
— Рисовать должен, — сказала мама, и мне снова стало смешно, как тогда, когда она целовала трубку.
— Ха, да разве рисование — это работа? Нарисует одну картину и, пока рука отдыхает, сыграет со мной партию в «не сердись». Для разнообразия… А что он делает с этими картинами?
— Продает… Или в комнатах развешивает…
— И сколько стоит одна картина?
— По-разному.
— А эта, например? — показал я на большую картину, которая виднелась в окне террасы.
— Около двух тысяч левов.
— Тогда ему ничего не стоит купить мне самые дорогие кроссовки! — обрадовался я. — Тетя Елена купила Жоре такие красивые…
— Кроссовки и я могу тебе купить, — засмеялась мама. — Найти бы только… А если в обычных магазинах не будет, купим в валютке.
— В валютке? У тебя такие деньги… — обрадовался я еще больше, потому что слышал от Жоры, что в таких магазинах на какие-то другие деньги можно купить все что угодно. Как-то Жора привез мне шоколад — пальчики оближешь. А жвачку какую! На сто километров растягивается. — Так у тебя есть такие деньги?!
— У профессора есть.
— А он добрый?
— Естественно.
— А у тебя есть его фотография? Я хочу посмотреть на него.
— Здесь нет. Фотографии в Софии.
— Он молодой?
— Не очень.
— Почему? Вы же с ним вместе учились. Ты-то вон какая молодая и красивая…
— Он… просто он учился несколькими годами раньше меня…
— Так он же был музыкантом, и вдруг — художник!
— Такое бывает. Я тоже сначала училась одному, а потом поступила в Художественную академию.
— Так ты художница?
— Академию закончила.
— И рисуешь картины?! — Я чуть не умер от гордости.
— Рисовала когда-то… Сейчас профессор рисует, — помолчав немного, сказала мама.
— А ты начни рисовать снова. Я буду помогать тебе. Могу нарисовать лес, солнце, дома, космонавтов, луну… Много чего могу нарисовать. А если ты меня еще и подучишь немного, я еще больше научусь…
— Пусть лучше профессор рисует, а мы будем тратить его денежки, — подмигнула мама. — Это куда приятнее… Да и… он не хочет, чтобы в доме было два художника.
Жаль. Мне так хотелось, чтобы моя мама была известной художницей. Но ничего. Отец художник — это тоже хорошо.
— Мама, а можно мне посмотреть картины профессора?
— Посмотри, а я пока уберу со стола.
— Если хочешь, пойдем со мной. Объяснишь мне, что к чему…
— Нет, нет! Это выше моих сил! — воскликнула она, и мне показалось, что мама почему-то злится на профессора. Наверное, ей надоели его картины, как мне надоела наша богадельня, и особенно разные фотографии с подписями, которые просто бесили меня, например: «Наше счастливое детство» — и прочее.
И вот я хожу по дому, а он такой, что прямо страшно! Квартира директора, Мириного отца, по сравнению с ним — тьфу. Я впервые в жизни видел, чтобы винтовая лестница располагалась прямо посреди комнаты… А какие ковры, а шкуры! Я такое только по телевизору видел и в кино. А разные висячие лампы, стеклянные столы и стулья; а какие камины в каждой комнате, а какие вещи!.. Кто знает, из каких стран понавез их профессор. А сколько книг и картин! Книги и картины, книги и картины… Как раз для меня занятие. Хватит читать до конца жизни!
Вот только картины противные, я сразу возненавидел их. Да это вовсе и не картины. Кругом одно и то же нарисовано: или вазы с цветами, или разные рыбы. Только рыбы, рыбы, рыбы… По одной, по две, по три и больше. То на подносе лежит целая связка, то на столе, то на камнях… Или рыбьи скелеты с головами. А на других картинах рыбьи головы с глазами как блюдца и огромными ртами. Бр-р, аж страх берет… Какой-то рыбий профессор, подумал я, и мне сразу стало стыдно за себя, ведь об отце так нехорошо думать. И вдруг я сообразил: конечно же, здесь остались только плохие картины, а хорошие раскупили! Как это я раньше не догадался! Действительно, кто станет покупать эти вазы и этих рыб! Да такое и я могу нарисовать. Вазы и всякие там горшки я рисую с закрытыми глазами: эллипс наверху, изогнутая линия внизу, соединяешь все это двумя прямыми, и горшок готов. Ваза — то же самое. Только обе линии должны быть не прямыми, а изогнутыми… Какой дурак станет покупать вазы с цветами, когда и сам может нарисовать их? Дай рыб тоже. Как посмотрю — не очень сложная работа. Хвосты, плавники, головы с большими глазами, открытый рот — и порядок!.. Я даже знаю, почему все они изображены с открытыми ртами. Художник вытаскивает рыбу из воды, она и раскрывает широко рот, чтобы дышать, в воде-то жабрами дышит. Единственная сложность — уметь быстро рисовать, пока рыба не сдохла… Вот пожалуйста, и тут свои тонкости. Да, рисование — дело нешуточное…
Потом мама позвала меня вниз, и мы стали смотреть какой-то детектив. Уже в середине картины я вычислил, кто убийца, и мама сказала, что, когда я вырасту, обязательно должен стать писателем и писать сценарии для детективов.
— Уверена, что у тебя лучше получится, чем это делают наши тупые киношники, — сказала мама.
Когда фильм закончился, мама постелила мне постель в маленькой комнате на втором этаже и села рядом. Мы долго говорили с ней обо всем на свете: обо мне, о ней, об отце, о нашем Доме, о тете Елене, о Мире и Жоре, о Гергане Африке. Мне было так хорошо, так хорошо… Я держал мамину руку в своих руках (как обычно делали это Мира и малышня в Доме — держали Матушкины руки в своих), и мне все время казалось, что это сон, я никак не мог поверить, что все происходит на самом деле…
Спать мама ушла вниз. Сказала, что будет охранять виллу, чтобы никто не влез и не украл бы чего. Оказывается, такое часто случается на виллах.
«А что тут красть? — хотел было спросить я ее. — Эти вазы и рыб, что ли? Да надо быть сумасшедшим, чтобы красть такое». Но промолчал. Вот книги действительно могут стащить. Или что-нибудь из мебели. Тут такая глухомань: подгоняй грузовик, нагружай, и никто ничего не заметит.
— Мама! — позвал я.
— Да! — сразу отозвалась она — наверное, еще не ложилась, свет был включен.