Не спешите с харакири
Шрифт:
— Сейчас присмотри за папашей, а я займусь всем остальным.
Я кидаю свои штиблеты, носки и штанцы на прибрежный песок. Затем разворачиваю лодку носом в открытое море и прихватываю веревкой рычаги газа и переключения скоростей.
Я прыгаю в воду предварительно дернув разом за обе веревки. Катер резко стартует, оставляя за собой шлейф белой пены. Освобожденный от груза человеческих тел, с заблокированным до упора рычагом газа, он стремительно уносится в голубую даль. Когда я надеваю брюки, он превращается в маленькую черную точку на горизонте.
— Интересно, куда он доплывет? — задумчиво вопрошает Берю.
— Если он не врежется в Маркизовы острова, у него есть шанс причалить в Чили, — предполагаю я.
Я склоняюсь над старикашкой. Тот до сих пор в ауте. Думаю, он схлопотал небольшую трещину в черепушке или что-нибудь в этом роде. Так или иначе, последний зубец уже прорезался между его расквашенных губ. Никак не скажешь, что наш дорогой старичок находится в хорошей форме!
Мы присаживаемся на душистой траве чудесного сада.
— Как тебе удалось выкрутиться на почте? — спрашивает мой верный спутник.
Я рассказываю ему об этом приключении. От моего рассказа его прошибает слеза, и он прижимает меня к своей груди гладиатора:
— Значит, ты вернулся, чтобы спасти меня, Тони?! Вместо того, чтобы заложить их легавым, ты рисковал своей шкурой, чтобы вытащить из беды своего кента! Я этого никогда не забуду, дружище!
Закруглившись с сеансом слезного признания в любви, мы решаем действовать, в связи с чем проводим укороченный военный совет. Ситуация весьма туманна.
— Этот милок, — говорю я, кивая на старикана, — наверняка большая шишка со связями. Мы не говорим по-японски, и, вообще, мне не хотелось бы что-то объяснять японской полиции. Если нас там задержать, дело может обернуться не в нашу пользу. Будет гораздо лучше, если я сначала свяжусь с нашим посольством.
— Годится, — говорит Толстяк, — Иди, я присмотрю за старичком, можешь быть спокоен — он от меня никуда не денется.
В этом замечательном саду находится маленькая бамбуковая хижина, куда мы относим старикана без очков, потерянных во время падения.
— Жди меня здесь. И смотри не высовывайся! Я ухожу на разведку.
Я иду по тропинке, которая вскоре пересекается с другой, ведущей в свою очередь к еще одной, благодаря которой я перехожу через мостик, и замечаю среди рощи карликовых кедров весьма располагающее жилище, окрашенное в веселые тона. Я подхожу ближе. Вдруг дверь распахивается, и мне навстречу бросается стайка хорошеньких девушек.
Это сон, ребята! Их не меньше двух десятков, все японочки и все как на подбор! Они одеты в кимоно, переливающиеся всеми цветами радуги, и сандалии с деревянными подошвами, нежно цокающими по мелкому гравию. Эти мадмуазелечки, щебеча и смеясь, окружают меня. Они толпятся, подталкивая друг друга локтями, фыркают и трогают меня кончиками пальцев, как будто сомневаются в моем существовании, также как я сомневаюсь в их. Они задают мне вопросы, которые я не могу понять.
— Вы говорите по-французски? — спрашиваю я у них.
В ответ слышу хор красоток, напевающих:
— Фран-цусь-кх! Фран-цусь-ки! Одна из них робко выходит вперед со словами:
— Я говорю чуть-чуть…
Это самая красивая девушка. Потрясающая фигурка, атласная кожа, миндалевидные глаза, сияющие как бриллианты, на голове — огромный, черный, как смоль, шиньон, искрящийся стеклянными шариками заколок. Можно подумать, что эта красотка нарисована кистью величайшего японского художника на блюде из тончайшего фарфора.
— Откуда вы идти? — спрашивает она.
— Мы прогуливались с другом по побережью. Вдруг мы услышали стоны и вскоре обнаружили пожилого мужчину, который лежал неподалеку отсюда в бессознательном состоянии.
Она переводит мои слова своим спутницам, которые взволнованно галдят и жестикулируют руками.
— Где тот мужчина и ваш друг?
— Пойдемте…
Мы направляемся к укрытию. Для этого нам приходится выбрать тропинку, ведущую через мостик, и сливающуюся с другой, которая в свою очередь выводит нас на ту, которая ведет прямиком к хижине.
По пути я болтаю со своей маленькой спутницей, Ее зовут Мояпопанежнакаклотос, что у французов примерно соответствует имени Люлю. Дом, в котором она живет со своими подругами, является школой гейш. Но сегодня — чи-тхи-верг, и у них выходной. Они остались без преподавателей и развлекают себя сами, как могут. Если я правильно понял, то я представляю подарок судьбы для этих милых крошек. Моя Люлю учится на первом курсе. Она должна в июне сдавать дип-лом и, если ей это удастся, то ее на следующий год примут в аспиран-дуру, где она собирается специализироваться в области экстатических языков Востока; поэтому она сейчас зубрит «Камасутру» для того, чтобы отхватить первую премию — незабываемую ночь любви в кампании закоренелого евнуха. Короче говоря, это добросовестная ученица.
Берю выражает неописуемое удивление, увидев меня в сопровождении табуна резвых милашек.
— Где ты подцепил этот зверинчик? — спрашивает он.
От такого изобилия у моего Толстяка шнифты начинают сползать со своих орбит.
— Сам Будда направил к ним мои стопы, — говорю я. — Представь себе, что мы пришвартовались к школе гейш в выходной день.
— Не может быть!
— И тем не менее!
С видом завоевателя Берю выгуливает свой взгляд по моим спутницам.
— Значит, это все наше?!
Восхитительная Мояпопанежнакаклотос ведет нас в комнату, где мы укладываем старика. Он бредит, бесконечно повторяя какие-то слова.
— Что он говорит? — спрашиваю я свою солнцеликую.
— Господин говорит, что он — сын Бога, — серьезно отвечает она.
— Он бредит, моя прелесть, не стоит на это обращать внимание.
— Нужно вызвать врача.
— У меня есть прекрасный врач. Давайте позвоним ему.
Я даю ей номер телефона Рульта. Пока Берю присматривает за пострадавшим, мы идем звонить в соседнюю комнату.