Не уходи. Останься
Шрифт:
Только, как всегда, решение было не из лучших.
И, пожалуй, сейчас самый удобный момент расставить все точки над «i».
Илай спит и проспит еще около часа, он устал с утра, наигрался в догонялки с ней. Оказывается, ползать на коленках, пытаясь оторваться от сына — это весело. И еще веселей становится, когда Илай, победив ее (то есть догнал), обнимает и целует, слюнявя щеки.
Они жили в этом доме. Играли в семью, но близкими так и не стали. Дима самоустранялась от любой попытки поговорить или сблизиться, не давала
Муж. Он ее муж. Имеет на это законное право, но не лез, не давил, не командовал в своей излюбленной манере.
Возможно, ждал и выжидал. Возможно, понял, что так жить дальше нельзя, иначе финал будет явно несчастливый, не с ней.
Дима терялась в догадках почему ее муж так переменился. Почему исчезла его напористость и властность, желание все и всех контролировать?
Две недели безвылазно сидеть с ней в доме и никуда не выезжать. Никакой работы. Да, он говорил по телефону и по скайпу, но ведь это не то.
Всегда предпочитал все контролировать лично.
Она не узнавала его. И это пугало гораздо больше всего остального. Не знала, чего от него ждать.
Слишком крутой поворот в жизни. И нет никакого стимула собраться с силами и действовать.
В прошлом она могла приспособиться ко всему, потому что от этого зависела ее жизнь. Теперь же все зависло в непонятном состоянии, но и ей ничего напрямую не угрожает. Если не считать угрозой саму себя.
Но и оттягивать дальше нельзя.
Она привыкла лицом к лицу встречать проблемы. Хватит. Отдохнула. Довела себя до точки, до самого края и пора прыгать. Пусть даже в самую бездну, где не видно каменистого острого дна…
А дождь так и продолжал шуметь по крыше, убаюкивая Илая, и придавая Диме какой-то решимости.
Она вздохнула и направилась к выходу из детской, потопала в кабинет мужа. Но найти благоверного за работой не смогла, чему сильно удивилась. Обычно, ближе к обеду Ибрагим предпочитал работать, а потом приходил в детскую и они несколько часов подряд вместе находились с сыном. Играли, смотрели что-то, и даже читали детские книжки.
На кухне послышался шум. Что-то заскворчало на сковороде, и по дому разнесся запах жареного мяса. Вкусный запах.
Дима вернулась в детскую, проверила радионяню, прикрыла дверь и заперла ту на замок. Нож же, привычным жестом легко лег в ладонь.
Отступили все тревоги и непривычная для нее растерянность и потерянность.
Только равнодушное спокойствие.
Каждый тихий шаг пусть и отдавал немного болью в поврежденном голеностопе, но ей было плевать. Бывало гораздо хуже.
Она подошла к арке, ведущей на кухню и остановилась. Пытаясь понять, что же происходит. Их домработница сегодня не должна быть здесь, Ибрагим тоже куда-то делся, а в кухне хозяйничает некто.
Ей не было страшно. Но и нож прятать Дима не спешила.
Правда, стоило только завернуть за угол, как отшлифованный
У нее случился банальный шок. От увиденного. И она медленно начала оседать, сползая по гладкой прохладной стене, при этом во все глаза глядя на мужа.
А когда задница почувствовала опору, то зажмурилась, выдохнула и проговорила:
— Я заперла Илая в комнате, пойди открой, пожалуйста.
У нее не было сил, чтобы подняться и сделать это самой. Ноги стали ватные.
Только мысль билась в мозгу: «она чертов параноик!!!»
Не прошло и тридцати секунд, как Ибрагим вернулся обратно. Она не услышала его тихих шагов, но, как и всегда до этого, просто внутренним чутьем ощутила, что он рядом и лишь потом почувствовала его руки на своих плечах.
Ибрагим поднял ее с пола, прижал к себе крепче, так и держа ее навесу, потащил к островку посреди кухни, можно назвать его столом или рабочей зоной, хрен поймешь, как правильно. Муж отпустил ее только тогда, когда смог усадить на высокий стул. И спокойно вернулся к своему занятию, ничего не комментируя. Молча стал помешивать что-то в сковороде, а потом спокойно принялся нарезать грибы и помидоры.
Офигеть.
Весь такой суровый, деловой, в фартуке, и готовит.
Ее муж. Ее Ибрагим. Мужчина, который вызывал бурю противоречивых чувств и ощущений внутри нее. От желания прикоснуться к нему именно сейчас, смахнуть упавшую челку со лба и поцеловать. До желания всадить этот пижонский тесак, которым он так красиво орудует, шинкуя овощи, ему же в бочину и пару раз провернуть по кругу, вырывая с его губ стон боли.
Кажется, она окончательно спятила.
Дима молча наблюдала за руками мужа. Как ловко и профессионально у него получается готовить, резать, пассеровать.
Прежде таких талантов за ним не наблюдалось, и в воздухе повис вопрос. Но задать его вслух она почему-то не решалась.
Было страшно нарушать напряженную тишину. Так всегда: проще кинуться его прикрывать своим телом, убивать других и подставляться самой. Но намного трудней начать откровенный правдивый разговор. Позволить вылезти наружу самым страшным кошмарам, самой гнилой боли. Обличить свои чувства в слова, попытаться донести до другого, что на самом деле беспокоит.
Душевные разговоры — это не по ее части.
Очень хотелось сорваться с места и уйти к сыну. Муж не будет бежать следом, заставлять слушать или выпытывать. Нет. Он будет ждать, даже если ему невозможно больно от ее молчания.
Только она осталась сидеть на месте, приросла к этому стулу, к этой кухне. Светлой и теплой. Заворожило ее зрелище Сургута на кухне.
Смотрела на него, а сердце гулко билось в груди, почти тараня ребра, причиняя боль. Во рту пересохло и губы жгло от желания немедленно его поцеловать.
Но Дима сложила руки на груди, скрестила ноги. Выжидательно застыла.