Не уходи. Останься
Шрифт:
— Только не говори, что…
— Он мне не брат, а Дрозд не отец. Для стопроцентной уверенности можно еще тест сделать, но Руслана рядом нет, а отец давно в могиле. Думаю, у мамы вряд ли был еще кто-то, кроме этих двоих. Хотя, я тебе серьезно говорю, я не знаю уже чему и кому верить.
Она не стала добавлять, что именно из-за этого замешкалась тогда и схлопотала пулю. Дима хотела сказать отцу про тест. Не успела. Да и не изменило бы это ничего для него. А ей тошно.
Ибрагим тоже пребывал в растерянности. Когда узнал, что Дроздов
А теперь…
Не стал ничего говорить.
Просто подошел к ней и обнял. Обвил руками талию, скользнул вдоль майки, забрался под нее и коснулся горячей кожи живота. Притиснул к себе сильней.
Она такая маленькая в его руках, ниже на голову, хрупкая вся, а под кожей мускулы стальные, выкованные в крови, поте, искупанные в боли.
Сильная и слабая. Парадокс.
Вдохнул запах. Ее. Молоко, мед и немного чего-то без названия. Родной запах. Тронул губами кожу у виска, поцеловал.
Готов был отступить, отпустить, ощущая, как в его руках закаменела. Но через секунду она в его руках расслабилась, поплыла и позволила поддержать, дать опору.
Прижалась к нему сильней, положила свою голову ему на плечо.
— Он все равно мой папа.
— Я знаю, милая, знаю.
— Я не смогла… выстрелить не смогла. Держала на мушке, а курок не спустила. После всего, не смогла.
Она качала головой, плакала тихо, беззвучно.
Ему же только развернуть ее пришлось лицом к себе, снова прижать и вытирать своими пальцами ее слезы. Целовать макушку. Обнимать. Дарить хоть какой-то, но покой.
У нее много поводов для слез, есть что оплакивать. Но ему придётся добавить еще один.
— Руслан оставил для тебя письмо, малыш, оно у меня в кабинете, в сейфе.
Она замотала головой. Задышала еще чаще. Он своей грудью чувствовал, как сердце бешено в груди у нее стучит, вот-вот вырвется наружу.
— Не сейчас, — взмолилась, сильней руками в его плечи вцепилась, — Не хочу сейчас. Просто… постой вот так, хорошо?
Разве он мог возразить? Не мог, не смел.
То, что она вот так принимала его заботу, что нуждалась в его руках, в его силе, в покое, который давали его объятия — это самое охренительное ощущение за последние годы. И он ни за что его не прервёт.
Ее мятежной разорванной душе нужен покой. И если вот так стоять, обнимаясь, ей легче, он готов стоять так годами.
Глава 19
ГЛАВА 19
Несколько последующих дней Дима готовила себя морально к письму от брата. Она не знала, что он там написал, но похоже, хорошего немного, иначе он бы не побоялся показаться ей на глаза.
Он ей помог, спас сына, вернул самое дорогое и важное, что было. И в какой-то момент она поймала себя на мысли, что не хочет знать почему брат поступил именно так.
Ведь Руслан мог забрать ее давно. Выйти на связь или подать какой-то знак,
Ей и сейчас каждый новый день, каждая минутка, проведенная рядом с Илаем, кажется до невозможности счастливой. Просто от того, что видит, слышит и ощущает рядом сына.
Это мамина радость и мамина гордость. Илай рядом, о большем и мечтать не смела никогда.
Поэтому вопросы в голове множились, тревога в душе нарастала.
Умом Дима понимала, что только стоило брату хоть как-то показаться, она бы ринулась в омут с головой, бросилась искать и привлекла бы внимание отца.
Но понимание этого было в уме. В душе же порой закипала злость и обида. Второго даже больше.
Она столько лет жила местью, превратилась в того, о ком и думать не могла никогда. Одиночество. Боль от потерь. Все скапливалось в душе годами.
А брат был жив. И был где-то рядом, прятался в тени, скрывался в толпе. А она и не знала, что нужно было приглядеться, оглянуться в нужный момент.
Он защищал ее, Илая. Да. Стоило бы сказать ему спасибо и сделать так, как он хотел: забыть о нем и жить дальше.
Но Дима не могла. Он ей брат, родной. Старший. Тот, с кого брала пример, тот, кем восхищалась, по кому тосковала.
Сейчас она могла ходить по дому, ранним утром, и качать на руках сына, прижимать его к себе и дышать, впитывать каждой клеточкой, каждой молекулой это счастье.
Ходила по гостиной и баюкала его на руках. Под утро он расплакался, приснилось что-то плохое.
Ибрагим прибежал сразу, всполошился. Пришлось отправить его досыпать. Ей нужно было собраться, подумать.
Дима жила…, осознавала происходящее, говорила с мужем, была рядом с сыном… но где-то глубоко не верила в эту реальность. Не могла поверить, что все наконец хорошо. Не хватало какой-то горчинки. Слишком все резко переменилось, и в лучшую сторону.
Этой горчинкой и был брат.
Но пойти к Ибрагиму и забрать письмо, а потом прочесть, не хватало духу. Вот и металась из угла в угол, выискивая проблемы, несостыковки, накаляя и так непростую обстановку.
Ибрагим спать не мог. Не мог и все тут, хоть и хотелось, потому что полночи работал, а потом еще и за Димой наблюдал.
У него это вошло в привычку: прийти к ней под утро в комнату, тихо сесть возле двери на пол и хоть десять минут посмотреть, как она спит. Бывает, спокойно, а бывает, мечется во сне и тянется к соседней подушке и оружию, что там лежит. Так будет всегда, прошлое диктует свои правила. Она всегда будет обороняться. Когда увидел впервые, думал сорвется, подойдет к ней, попытается утешить. Но застыл на месте, потому что к матери уверенно шел маленький сын. Никого не видя, просто шел к своей маме в постель. Ложился рядом, прижимался, и все… Дима спокойно вздыхала, что-то шептала сонно и, прижав Илая к себе крепче, засыпала спокойно.