Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– Умоляю! – вскинула холеные руки Серебрийская. – Умоляю, не произносите больше этого ужасного слова «будировать». Будировать – значит болтать. А мы с вами занимаемся конкретным делом чрезвычайной важности!
– Ох, простите, голубушка вы моя, – сконфузилась Эльвира Васильевна, – оговорилась я, дура старая! Вааще, я считаю…
– Все ясно, – прервала ее Серебрийская и, поправив прядь на виске, указала гримерше: – Вот здесь… лаком чуть-чуть… Пудрить не надо, я сама. Сейчас мы запишем с вами телепередачу, – тщательно припудривая нос и щеки, обратилась к Ирине Сергеевне депутатша. – Я выступлю первой, затем предоставлю вам слово, и вы коротко, за две-три минуты, расскажете о том, что произошло с вашим сыном. Особо подчеркнете то равнодушие, с которым столкнулись в органах государственной власти, отметите, что все надежды теперь возлагаете на Комитет солдатских матерей и лично на депутата Государственной думы… Серебрийскую.
– Я… должна буду по телевизору выступать? – смешалась Ирина Сергеевна.
– Выступать буду я, – отрезала Серебрийская. – А вы, когда вас попросят, расскажете историю, приключившуюся с вашим сыном.
– Я… я не знаю…
– Да ничего вам знать и не надо, – сказала, вставая и брезгливо что-то стряхивая с платья, депутатша.
Глядя на Серебрийскую, Ирина Сергеевна отметила с легкой завистью, что та, будучи лет на десять старше, выглядит довольно прилично. Поджарая, не раздобревшая на депутатских харчах, она напоминала породистую скаковую кобылку перед очередным заездом – взгляд карих глаз внимателен и сосредоточен, ноздри хорошенького носика раздувает, стройные, не иначе как на занятиях шейпингом тренированные ножки подрагивают мускулисто, и лишь звякнет гонг – она стартует безоглядно, сметая все на своем пути высоко поднятой на вздохе грудью – скорее, скорее, чтобы первой примчаться к заветной цели, счастливому и победному финишу.
Подошла еще одна женщина – моложавая, в брючном костюме, с излишней, правда, косметикой на красивом и очень знакомом лице. Присмотревшись, Ирина Сергеевна узнала телеведущую и догадалась, что избыточный грим нужен для контрастности, и подумала, что телевидение, хотя и отражает реальную жизнь, покрывает-таки события и факты толстым слоем макияжа, маскируя одно и подчеркивая другое.
По длинному коридору все прошли в просторную студию, где царил полумрак и гудели ровно кондиционеры. Ирине Сергеевне стало зябко от нагоняемого ими холода, а может быть, она просто отчаянно, до дрожи трусила, оказавшись впервые в жизни под беспощадным прицелом громоздких, установленных на массивных треногах камер.
Ее усадили на мягкое кресло за низким столиком. По левую руку от нее обосновалась Серебрийская, затем – телеведущая. Всем троим шустрый молодой человек с помощью прищепочек прикрепил на груди черненькие, с фасолину величиной, микрофоны, и откуда-то сверху, из студийного поднебесья, голос приказал:
– Так, а теперь проверим уровень звука. Вот вы, женщина… да, да, вы, с правого края, скажите что-нибудь.
Поняв, что обращаются к ней, Ирина Сергеевна растерялась и произнесла сдавленно «Здравствуйте» и замолчала.
– Прекрасно! – грянул из динамика голос. – А теперь вы, Татьяна Владимировна…
Внезапно глаза резануло светом – включились мощные лампы под непроницаемой тьмой потолка. Ирина Сергеевна старалась не жмуриться, чувствуя, как набегают теплые слезинки. Прямо на нее уставились бездонные жерла трех громоздких телекамер, и юноша-оператор поочередно переходил от одной из них к другой, прицеливался в упор, и на большом экране телевизора, установленном чуть сбоку, чтобы не попадал в кадр, Ирина Сергеевна увидела свое лицо – отчужденное, будто траурный портрет.
– Фотографию, фотографию приготовьте, – спохватилась Серебрийская. – Юрочка, надо будет показать снимочек крупным планом, сможешь? Как мне его держать? Вот так?
Теперь на экране телевизора появилось лицо Славика – тоже неожиданно незнакомое, растиражированное электромагнитными импульсами в миллионы изображений. Ирина Сергеевна вспомнила, что так и не удосужилась узнать, как называется передача, в которой она сейчас участвует, и по какому каналу ее покажут.
Смолкли кондиционеры, и, хотя свет бил в лицо, опаляя жаром, Ирину Сергеевну мелко трясло.
– Ваше имя? – громко поинтересовалась телеведущая.
Не сразу сообразив, что обращаются к ней, Ирина Сергеевна, запнувшись, ответила, а ведущая указала ей на объектив крайней камеры.
– Когда вас спросят, отвечайте, глядя вон туда.
– А что спросят? Что спросят-то? – забеспокоилась Ирина Сергеевна, но напротив нее вдруг загорелось красное табло с надписью: «Тихо, идет передача!», и голос из студийных небес властно скомандовал:
– Начали!
– Добрый день, дорогие друзья, – расплывшись в улыбке и глядя в никуда, заявила телеведущая. – Сегодня в нашей студии две гостьи. Одна из них не нуждается в особом представлении и хорошо знакома нашим телезрителям. Это депутат Государственной думы Татьяна Владимировна Серебрийская…
Украдкой скосив глаза на телемонитор, Ирина Сергеевна вздрогнула при виде лица Серебрийской – так оно изменилось. Не осталось и следа от целеустремленной депутатши, мудрая, преисполненная состраданием к народу женщина-мать заговорила проникновенно:
– Дорогие матери, бабушки, жены и сестры, дочери и подруги…
– Стоп! Стоп! – грянул сверху голос управляющего студией незримого божества. – Все сначала!
– Как? – высокомерно вскинула подбородок Серебрийская. – Вы с ума сошли?
– Звук не идет. Сейчас все поправим, – забубнил виновато динамик.
– Сорвать выступление депутата… Я расцениваю это как политическую провокацию! – бушевала Серебрийская.
– Все, все! – растеряв поднебесную спесь, оправдывался динамик. – Пошла запись, все нормально. Начали!
Оператор, склонившись к телекамере, махнул рукой, и ведущая, улыбнувшись, зачастила, как ни в чем не бывало:
– Добрый день, дорогие друзья…
А Серебрийская, успокоившись мгновенно и помудрев, вновь завела невообразимо-скорбно:
– Дорогие матери… друзья мои… Который год ведет наше правительство войну против собственного народа. Который год полыхает напитанная кровью наших соотечественников земля гордой российской республики. Который год гибнут там старики, женщины, дети. Их боль – наша боль. Потому что неисчислимые беды несет эта война и в наши, далекие от кавказского региона, дома. Уже тысячи наших земляков прошли через эту войну, тысячи юношей, одетых в солдатскую форму, научились там убивать. И с надломленной психикой, израненной душой они возвращаются в семьи. Приведу лишь несколько цифр криминальной статистики, свидетельствующей о росте молодежной преступности…