Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– Вот… хватит, наверное?
– Хватит, – отмахнулся Губарев и, перехватывая инициативу, предложил: – Мы с тобой, командир, на выход пройдем через зал первыми. И ты мне ребят этих покажешь. А потом моя пехота подтянется и разберемся как надо.
Нырнув из тихого зальца в осатанелую от музыки темноту бара, Самохин то и дело натыкался на посетителей, чувствуя на затылке дыхание Жоры. Обойдя столик, за которым оживленно болтали, выпивая и закусывая, Скляр с Бушмакиным, Самохин остановился поодаль и кивнул на них Губареву, сказал в ухо громко, не опасаясь, что кто-то подслушивает в таком гвалте:
– Деньги вон у того, что потолще да помоложе. А сосед его, который в белом лепене, доктор. Его ко мне приведите, я с ним потолковать должен.
Оказавшись на улице, Самохин с удовольствием ощутил прохладу позднего вечера, почувствовал на разгоряченном лице остужающий ветерок. Людская толпа поредела, но улица все еще полна была гулящим народом, и Самохин привычно удивился тому, какое множество горожан не спешит по домам, не озабочено ранним завтрашним пробуждением на работу. Или работа у них такая, что ли, у всех, где можно сидеть весь день, хлопая снулыми глазами? Жилось с каждым днем вроде бы труднее, тревожнее, а люди будто с цепи сорвались, гуляют напропалую и в отличие от прошлых лет, когда припозднившуюся пьяненькую компанию можно было услыхать только по выходным да праздникам, нынче поют, колобродят до утра каждый день, словно и не работает весь город вовсе, находясь в сплошном немыслимо длинном отпуске.
– Пойдем, гражданин майор, посидим в моей машине. Ежели что не так сложится – мне, в натуре, подставляться не катит.
– Не хочется обратно на зону? – сочувственно поинтересовался майор.
– Я свое отсидел, – угрюмо буркнул Жора, – пусть теперь другие тюремную баланду хлебают. А то блатуют на воле, крутых из себя строят… А я не нагулялся пока!
Губарев подвел к непривычно-обтекаемой формы машине, приткнутой на тротуаре центральной улицы явно вперекор всем дорожным правилам, ковырнул ключиком замок дверцы, распахнул, приглашая.
– Во, тачка моя. Класс, да? – глянул он на Самохина в ожидании привычного восхищения.
– Да я не шибко в них разбираюсь, – неуклюже влезая внутрь, разочаровал Жору майор и не удержался, спросил озабоченно: – А ты, Жорик, ее часом не стибрил? А то заметут меня с тобой в краденой машине – вместе по этапу пойдем…
– Да моя, личная, – раздраженно успокоил его Жора, а Самохин, подначивая, засомневался опять:
– Да у тебя и прав-то небось нету? Когда ты, интересно, на права-то успел сдать? Только-только освободился…
– А я и не сдавал, – хлопнув дверцей и устраиваясь за рулем, беззаботно отозвался Жора. – Я их купил! Права нынче у тех, у кого деньги. Вот я и пользуюсь. Счас вот кондиционер включу, а то жарковато здесь…
Явно красуясь, Жора небрежно ткнул кнопочку на приборном щитке, и на майора повеяло холодком, потом еще что-то включилось, и над задним сиденьем ожили, забухали два динамика, извергая тупые барабанные ритмы: «Бум-бубу-бум!»
– Да выруби ты ее к лешему, – поморщился с досадой Самохин. – Что за мода у вас, машиновладельцев? Балдеете в этом грохоте, ни поговорить, ни подумать…
Жора послушно выключил музыку, открыл бардачок, достал пачку импортных сигарет, протянул Самохину:
– Закуривайте, гражданин майор!
– Красиво живешь, – подметил Самохин, попыхивая сигареткой.
– Завидуете, командир? – обернулся Жора. Оказавшись в машине один на один с Самохиным, он поумерил гонор, стал обращаться вежливее, на «вы».
– Да нет, пожалуй, – искренне ответил Самохин, – хотя мне тоже в общем-то гордиться нечем. Был бы я писатель какой-нибудь, ученый, сказал бы тебе, что счастье не в деньгах, а в чем-то еще… А так? В тюремной службе, что ли?
– У советских – собственная гордость! – со значением произнес Жора, и Самохин вздохнул обреченно:
– Что-то я в этом, брат, шибко сомневаюсь в последнее время…
К машине подошло несколько человек, и кто-то, открыв заднюю дверцу, впихнул туда озирающегося испуганно доктора. Один из парней, склонившись к Жоре, шепнул ему на ухо, протягивая бумажный сверток. Губарев кивнул, не рассматривая, сунул пакет майору.
– Как все прошло? – поинтересовался Самохин.
– Нормально, как всегда, – пожал плечами Жора, а потом, глядя на ошарашенного, трясущегося мелко доктора, сказал тактично: – Ну, я выйду, а вы тут потолкуйте о своем…
– Нет, Жора, – остановил его майор, – я тоже в таких делах человек щепетильный. При тебе деньги верну. Вот, Николай Артурович, возьмите, пересчитайте…
Бушмакин растерянно взял сверток, не разворачивая, сунул в боковой карман пиджака. Выглядел доктор взъерошенным, голос его утратил барственный рокоток, стал прерывистым и визгливым.
– Что это было, – озирался он, кажется не узнавая даже Самохина, – кто вы такие? Налетели… Схватили… Я врач, вы понимаете? Врач! Я лечу людей! Я всех, понимаете, лечу, а вы?!
– Ну, положим, не всех вы лечите, – усмехнулся Самохин, – а только самых любвеобильных…
Видимо, узнав наконец майора, доктор замолчал, а потом спросил испуганно:
– А где Скляр?
– И правда, – удивился Самохин, – где Скляр? Георгий… э-э… Иванович, – не слишком мудря, придумал он Жоре первое попавшееся отчество, – не подскажете, где сейчас капитан Скляр?
– С ним ребята мои… занимаются, – скупо пояснил Губарев. – Он сейчас это… явку с повинной пишет!
– Кто эти люди? – опасливо шепнул на ухо Самохину доктор.
– Особое подразделение, тюремный спецназ! – охотно пояснил майор, слыша, как хрюкнул, сдерживая смех, Жора. – Мы их только на задания особой сложности задействуем. Так что обо всем, что сейчас произошло, – молчок! Вы денежки-то пересчитайте, не дай бог, недостача выйдет…
– На деньги мне наплевать, – встрепенулся Бушмакин, – меня судьба сына волнует! Не приведет ли эта ваша… операция к ухудшению его положения в камере Изолятора?
– Да все нормалек будет! – растрогался вдруг Жора. – Я, в натуре, если надо, маляву в хаты загоню – ни одна падла пацана вашего не тронет!