Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
Вздохнув, подполковник взял трубку, ткнул кнопку на пульте большого, начальнического телефона, приказал коротко. Потом посмотрел на Самохина почти враждебно:
– Все?
– Все! – подтвердил Самохин.
Он встал, кивнул на прощанье Сергееву и вышел из кабинета, намеренно сунув фуражку под мышку. Козырять подполковнику больше не хотелось, а к пустой голове, как известно, руку не прикладывают…
Спустившись на первый этаж, Самохин заглянул в спецчасть и попросил толстую майоршу, тамошнюю начальницу:
– У меня к вам, если позволите, просьба… личного характера. Есть у меня друг
– Да чего уж, – снисходительно откликнулась на просьбу робкого новичка майора начальник спецчасти, – сейчас глянем. Эй, девочки, найдите-ка мне дело…
– Бушмакин, Эдуард Николаевич, – услужливо подсказал Самохин.
Через минуту-другую майорша, держа перед собой тощую папочку, продиктовала Самохину:
– Отец – Бушмакин Николай Артурович, мать Эльвира Петровна, тоже, соответственно, Бушмакина. Проживают на улице Энтузиастов, тридцать четыре, квартира пятнадцать, – и поинтересовалась с женским любопытством: – Они?
– Н-нет, – с сожалением причмокнул губами майор, – моего друга по отчеству Семенычем звали… Жаль! И главное, фамилия редкая, совпадает – а не тот!
– А здесь и телефон домашний указан, – участливо сообщила майорша. – Вы позвоните все-таки, на всякий случай. Вдруг отчество ошибочно записали? Или родственник близкий окажется, адресок друга вашего подскажет.
– Точно! – хлопнул себя по лбу Самохин и, записав адрес и номер телефона в толстый засаленный блокнот, удалился, поблагодарив на прощанье отзывчивую начальницу.
Самохин решил непременно встретиться с родителями юного Бушмакина, с тем чтобы попытаться через них выяснить, с какой целью мальчишку, арестованного за пустяковое преступление, содержат в «пресс-хате». Места там особые, номерные, и занимать их кем-то просто так, ради сексуальных утех «отморозков» – непозволительная роскошь для оперчасти. Возможно, разгадка таилась во втором преступлении, совершенном Бушмакиным и не указанном в камерной карточке. На корочке личного дела, которое держала в руках начальник спецчасти, Самохин углядел, что, кроме хулиганства, «очкарика» обвиняли еще в одном преступлении – поджоге…
Этот день в изоляторе выдался относительно спокойным, и с работы сотрудники выходили дружно, что случалось нечасто, всегда находились какие-то неотложные, сверхурочные дела. Дверь КПП беспрестанно лязгала, выпуская на залитые августовским солнцем улицы группы усталых людей, в которых неискушенные прохожие вряд ли смогли бы опознать сменивших форму на цивильную, чаще всего затрапезную одежду тюремщиков.
Самохин был одним из немногих сотрудников, кто не переодевался после службы, словно нес крест, предназначенный ему судьбой и майорским званием. Привыкнув к косым взглядам, которые ловил на себе порой из толпы прохожих, Самохин, может быть, даже рисовался немного. Мол, вот он я, служу и буду служить, а вы, если сумеете, тоже попробуйте…
Избегая
– Самохин! – услышал он вдруг за спиной и оглянулся. Его догонял капитан Скляр. Был он молод, подвижен пока, но уже предсказуемо толстел, и брюшко подрагивало под форменной рубашкой при быстрой ходьбе. Пронзительно-голубые, чуть навыкате бараньи какие-то глаза капитана смотрели на Самохина нагло и требовательно.
– Разговор есть! – чуть запыхавшись, пояснил в ответ на легкое удивление майора Скляр и, поравнявшись, спросил резко: – Вы, настолько мне известно, бывший оперативник?
– Угу… – кивнул Самохин, продолжая шагать широко, не заботясь, поспевает ли за ним непрошеный попутчик, и досадуя, что привычной неторопливой прогулки по скверику, позволявшей после работы настроиться на тихий домашний вечер, уже не получится.
– А раз так, – пыхтя, наседал Скляр, – как бывший опер, должен понимать, что любопытство в некоторых делах… кое-кому не нравится!
– Кому, например? – угрюмо осведомился Самохин.
– Мне! Предупреждаю, майор. Кончай возле двухсотой камеры круги нарезать!
– А то что? – хмыкнул Самохин.
– Да то! Не знаю, за какую провинность тебя из оперов выперли и к нам в изолятор перевели, но узнаю. И сделаю так, что долго ты здесь не проработаешь!
Самохин остановился, посмотрел на взволнованного, порозовевшего от быстрой ходьбы капитана, посоветовал тихо:
– Ты бы, пацан, спортом, что ли, занялся. Или выводным на корпусах поработал. А то ходишь – руки в брюки, вот тебя испарина-то и прошибает. А опер на ноги легким должен быть!
– Не твое дело! – взвился Скляр.
– Да не кипятись, я ж объясняю, сопи носом и слушай. Если ты, сопляк, ко мне по служебной надобности обращаешься, то веди себя по уставу. Мол, здравия желаю, товарищ майор, разрешите обратиться… ну и так далее. А если по-простому хочешь, как мужик с мужиком – повежливее будь. Иначе получишь по морде…
Скляр стушевался, оглянулся по сторонам, отступил на шаг.
– Ну, глядите, товарищ майор. Предупредил я вас!
– Вот, уже лучше, – одобрительно кивнул Самохин. – Теперь идите, капитан, я вас не задерживаю!
Скляр, покраснев еще больше, повернулся круто и затрусил, подрагивая животиком, в обратном направлении. Майор посмотрел ему вслед, нашарил в кармане сигареты, закурил, ругая себя за то, что опять опорожнил до конца рабочего дня пачку, дымил как чумной, а ведь надо бы поберечься, сердце то и дело прихватывает…
Затянулся разок, другой и пошел своей дорогой, решив непременно навестить завтра родителей Эдика Бушмакина. Самохин чувствовал, что в истории с заключением в «пресс-хату» хулигана-очкарика было что-то не так… И признавался, досадуя на себя, что влезает в это дело не столько из надобности, сколько из «кумовской», выработанной многолетней службой въедливости и привычки…