Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– Что случилось-то? – спросил Самохин, обращаясь к спинам сидевших впереди молчаливо и монументально патрульных. Водитель сосредоточенно гнал машину, а возвышавшийся рядом с ним огромный сержант, бывший в экипаже за старшего, ответил неохотно, не оборачиваясь:
– Мы сами толком не знаем. Все патрули, даже «гаишников» к следственному изолятору стянули, а нас послали по адресам, сотрудников ваших собирать по тревоге. Говорят, там, в СИЗО, кучу трупов только что наваляли…
– Чьих? – раздраженно дымя зажатой в кулак и особенно горькой в неурочный час сигаретой, уточнил Самохин. – Зэков или сотрудников?
– По рации передавали… Вроде и тех и других… – скупо бросил сержант.
Майор ругнулся сквозь зубы, приоткрыв дверцу, пульнул окурок на дорогу и, чтобы не гадать понапрасну, а принять беду такой, как она есть, отвлекая себя, стал пристально наблюдать из-за спин патрульных за тем, как ловко, повизгивая шинами на поворотах, гонит машину сосредоточенный милицейский водитель.
Домчались до изолятора быстро, минут за десять. Со стороны улицы перед раздвижными воротами СИЗО уже стояло несколько патрульных машин, два автомобиля «скорой помощи», и сине-желтое мигание проблесковых маячков на их крышах бросало пестрые блики по кроваво-красному металлу ржавых ворот. Это сияние напомнило вдруг некстати Самохину бар с идиотской дискотекой, музыкой и плясками под управлением неведомого, затененного полумраком, сидящего где-то на верхотуре диск-жокея или кого другого, хрен их кто теперь по именам и должностям разберет…
Первые два трупа майор увидел сразу, войдя только в чуть приоткрытые ворота СИЗО. Лежали они возле крылечка, ведущего к двери КПП. По спортивным костюмам, иссеченным пулями, залитым кровью, распознал заключенных. Вокруг суетились незнакомые люди, щелкали фотовспышками – видимо, работала следственная группа из управления. Два парня в белых медицинских халатах курили, сидя на корточках поодаль. По стоящим здесь же порожним пока брезентовым носилкам было понятно, что торопиться уже ни к чему и санитары терпеливо ждут команды на погрузку, как только криминалисты закончат осмотр места происшествия и убитых.
Дверь КПП была распахнута. В помещении дежурки толпился народ – в основном приезжие из управления с большими, непривычными в изоляторе звездами на погонах, прокуроры в нелепой, делающей их похожими на железнодорожников форме, оперативники в штатском. Здесь же крутился, скользил, просачиваясь мимо дородных начальственных тел, капитан Скляр, и Самохин разглядел у него кровоподтек на левой, отечной стороне и без того пухлой физиономии. За пультом, на месте ДПНСИ, обреченно обхватив руками голову, сидел начальник изолятора, а перед ним, на стуле, рассказывала что-то, хлюпая носом и размазывая по щекам краску с ресниц вперемешку с помадой, помощница Варавина, Ленка.
Заметив Самохина, подполковник Сергеев кивнул равнодушно и, сделав знак Ленке примолкнуть, распорядился:
– Иди, майор, в боксы. Там Рубцов сейчас занимается. Поможешь.
Самохин протиснулся мимо полковничьих животов и направился в обыскную. Проходя комнату, где переодевались, заступая на службу, дежурные контролеры, он заметил белокурую Эльзу. Обе руки ее были щедро забинтованы так, что вышло похоже на боксерские перчатки, и все-таки она умудрялась держать в кончиках торчащих из повязки пальцев неизменную сигарету. Рядом, высунув от напряжения язык, то и дело промокая носовым платком блестящую лысину, что-то старательно писал Изнасилыч. Эльза, размахивая руками, диктовала ему, а старый прапорщик записывал и благодарно кивал.
Спустившись в боксы, майор открыл дверь обыскной и нос к носу столкнулся с капитаном Федориным.
– А, это ты, Андреич… входи, – посторонился, пропуская его, капитан и, плотно закрыв за Самохиным дверь, подпер ее спиной.
– Ты что, не каждого сюда пускаешь? – полюбопытствовал майор.
– На стреме стою. Вдруг прокурор пожалует! Ну, скоро вы там? – нетерпеливо крикнул Федорин в глубь комнаты.
Посмотрев туда, Самохин увидел Рубцова, склонившегося над листом бумаги с авторучкой в руках, зэка, сидевшего перед столом на табурете, и возвышавшегося над ним Чеграша. Руки заключенного были скованы за спиной наручниками, на голову нахлобучен полиэтиленовый пакет, нижний край которого плотно стягивал у шеи допрашиваемого Чеграш. Зэк отчаянно крутил безликой башкой, задыхаясь, и сквозь припечатанный в последнем вдохе мутный полиэтилен четко виднелся лишь распахнутый широко и бессильно рот.
Бросив писать, Рубцов кончиком авторучки ткнул в полиэтиленовую пленку, зэк вздохнул сквозь дырочку, захлебываясь, прокуренный подвальный воздух, затряс головой. Чеграш рывком сдернул с него мешок, и Самохин узнал одного из обитателей двухсотой камеры, татарчонка.
– Иди сюда, майор, – позвал Рубцов, и Самохин подошел, настороженно глядя на судорожно дышащего заключенного. – Садись на мое место и быстро читай объяснительную, которую я со слов этого козла записал. Посмотри на свежую голову, правильно ли суть дела изложена. Что непонятно покажется – уточни. Если этот сучонок вдруг отвечать откажется, я его в параше утоплю. Понял, Мамедов? О тебе речь. Давай, майор, действуй!
– Да вы объясните, что случилось? – растерянно возмутился Самохин, ошарашенный разбрызганной повсюду кровью, трупами, видом озверевших, с бешенством в покрасневших от недосыпу глазах режимников.
– Ты читай, читай, там все написано, – отмахнулся от него Рубцов и вдруг сказал озабоченно: – А этот-то, ты посмотри… Ну, падла! Все еще живой!
Только сейчас Самохин заметил, что в углу обыскной, на цементном полу, лежит зэк. Полосатая тельняшка на его груди залита почерневшей уже, присохшей кровью, дыхание прерывистое, со свистом и клокотанием. Присмотревшись, майор узнал Быка.
Рубцов подошел к раненому, наклонился:
– Ты живой? Отключился, гад, – пояснил, обернувшись, Самохину. – Ну, его счастье… Сигареты есть? Давай закурим, Андреич. Времени у нас мало. Нам с тобой надо еще до прокуроров, начальства разного, показания зэков собрать. Иначе «кумовья» все так вывернут, что крайними мы, режимники, окажемся.
Самохин углубился в чтение нескольких криво оторванных второпях тетрадных листов, заполненных размашистым, неряшливым почерком майора Рубцова. Пробежав объяснительную, уточнив кое-какие моменты у косноязычного, заговорившего от страха с особенно сильным акцентом Мамедова, Самохин составил для себя более или менее четкую картину всего случившегося в ту ночь.
Срок, отпущенный Скляром обитателям «пресс-хаты» на разработку Кречетова, истек, и после объявления по радио изолятора команды «отбой», осужденные Быков, Афонькин, Ворожцов и Мамедов решили сломать бизнесмена. Залепили обрывком бумаги смотровой глазок на двери камеры, затем здоровенные Быков и Ворожцов навалились на уснувшего Кречетова, заломили ему за спину руки, сдавили шею, положили поперек шконки лицом вниз. Плюгавый, весь в сочащихся гноем угрях на лице Афонькин приставил к шее жертвы длинный заточенный электрод. Мамедов принялся стягивать с Кречетова штаны. Бизнесмен оказался мужиком крепким. Сначала от удара ногой отлетел, грохнувшись о стену, Мамедов. Потом Кречетов извернулся, стряхнул с себя, разметал Быка с Ворожцовым по камере тяжелыми ударами бывшего боксера. Оказавшись лицом к лицу с разъяренной жертвой, ополоумевший от ужаса мозгляк – Афонькин вогнал в сердце бизнесмена электрод по самую рукоятку. Кречетов покосился на торчащий у него из груди штырь, обмотанный на рукоятке разноцветными шерстяными нитками, шагнул к присевшему в страхе убийце, но второго шага сделать не успел, рухнул на пол и умер, сложив на сердце пустые, сжатые в кулаки руки, сквозь которые протекло несчитано денег, но в смертный час не ощутившие ничего, кроме ржавого холода поразившей насмерть заточки.