Небо в зеленой воде
Шрифт:
– Да, собираюсь в следующем году самодепортироваться отсюда.
– Голос прозвучал с редкими для него нотками восторга.
– А как ты? Как работа?
– Он как обычно задавал правильные вопросы, слишком уж хорошо меня знал.
– Все как всегда - моя жизнь.
– Ну хорошо, не буду отвлекать, у тебя там наверняка намечается шумное веселье.
– Что-то типа того, - выдавила я, пытаясь сложить в слова то, что давно хотела сказать, то, в чем нуждалась.
– У меня есть к тебе небольшая просьба.
– Да, слушаю, - с поспешной готовностью ответил он.
– Алексей был всегда безукоризненно вежлив - плоды прекрасного воспитания, и именно поэтому я испытывала такие
– Не звони мне, пожалуйста, больше.
Воцарилось тягостное молчание. Впервые я поняла, что горечь на губах может быть следствием произнесенных слов. Я ждала его реакции, представляя, что возможно хотя бы раз в жизни он даст волю эмоциям, напрасно - он никогда не изменял себе.
– Прощай...
На ходу запихивая телефон в сумку, я снова терзалась угрызениями совести и неловкостью. Алексей всегда выделялся среди моих знакомых острым умом и проницательностью, и естественно все сразу понял. Как и я, он осознавал, что остаться друзьями нам не под силу. Иногда так бывает, с людьми, которые не стали друг для друга родными - не нужно ни ссор, ни скандалов, достаточно просто признаться в том, что как ни крути, а некоторые навсегда остаются чужими, пусть их связывают отношения, секс или даже дети.
Все окончательно было обрезано, стерто, выжжено, и я тряхнула головой, пытаясь позабыть этот разговор и часть жизни, ему предшествовавшую.
В номере, выбирая что-нибудь более подходящее для пешей прогулки, выслушала пожелания и наставления бабушки и констатировала, что больше мне никто сегодня не позвонит. Только пять человек знали этот мой номер, и четверо уже отрапортовали поздравления. Оставался еще пятый, но ждать его звонка даже в голову не приходило. О радостной дате он не имеет ни малейшего представления, и позвонить мог, только если ему понадобится удаление на очень большое расстояние, но я твердо решила, что пока не закончится отпуск, я отсюда ни ногой, и ему придется подождать. Губы растянулись в злорадной ухмылке. Думать о нем совсем не хотелось, но назойливые мысли все равно умудрялись конденсироваться в голове. Его глаза не выпускали меня из плена даже сквозь воспоминания. Удивительное состояние двойственности царило внутри меня - внутренняя сущность стремилась находиться поближе, притягиваемая, как магнитом, второй частью энергии, но в тоже время тело реагировало на англичанина как на скрытую, но неоспоримую опасность, дыхание сбивалось, по спине пробегали мурашки, а ноги, будь их воля, уносили бы меня подальше. Очевидно, слишком большой отпечаток оставил на душе инквизиционный костер, будто выжженная каленым железом отметина.
Времени до намеченного подъема на плато еще оставалось достаточно. Я залезла с ногами в кресло и, не забывая поглядывать на часы, предалась раздумьям о прошедшей ночи. Ее пропитывала мистика и разноуровневый страх, как и почти каждую минуту с тех пор, как я впервые увидела колкие изумрудные глаза. Мне казалось странным, что я все еще существую в этом пограничном состоянии между настоящим и какими-то мистическими дрейфующими реальностями прошлого и не схожу с ума от разнообразия собственных воплощений, накладывающихся временами друг на друга. Девушка на скале, Элиза, Этха ...
'Кстати, как ее, то есть меня звали в восемнадцатом веке?
– всплыл не возникавший ранее вопрос.
– Самое время проверить объяснения англичанина относительно повторного погружения в прошлую инкарнацию. Раз к детству самой первой жизни придется добираться с некоторыми сложностями, оставлю ее на потом, а свои способности к погружению испытаю на чем-нибудь более простом'.
Устроилась поудобнее в кресле, радуясь, что на этот
Даниэль оказался прав, все получилось проще, чем выглядело на словах. Пузырьки забились, запульсировали внутри меня, сила выталкивалась на волю из пленившего ее тела. Очертания стены и телевизора прямо перед глазами стали смазываться, как акварель, на которую плеснули водой, замельтешили вокруг предметы, сила закрутилась спиралью, давая возможность видеть расплывчатые очертания того, что еще секунду назад находилось за спиной вне поля зрения. На крошечном вдохе, инстинктивном, но не являвшемся необходимостью, промелькнула целая вечность быстрой, струящейся хрустальной жидкости, отражающей пронзительную зелень неведомого, и окруженной безмолвной пустотой. Сложно было уговорить себя и не задержатся в этом естественном состоянии, более естественном, чем любая физическая оболочка любой из уже прожитых жизней.
На выдохе меня удивило, что предметы перед полуопущенными глазами снова размыты, и поза, в которой я сижу, не изменилась - ноги, подогнутые под себя, мостились в удобном мягком кресле. Закралось подозрение, что из-за неопытности я вернулась в реальность, так и не достигнув восемнадцатого века, но солоноватый вкус на губах и ударившие как в гонг посторонние слова в голове переубедили меня.
Слезы текли по щекам, не давая зрению сфокусироваться, и оставляли щекочущие следы на коже, хотелось вытереть их тыльной стороной ладони, но, как обычно, в подобных ситуациях приходилось прятать свои хотения подальше. К тому же руки были заняты, они импульсивно сжимали резные подлокотники кресла.
Кровь стучала в висках, голова болела, я вообще не понимала, как она до сих пор не лопнула от мрачной безысходности, в которой находилась Я - Прошлая. Мысли звали любимого человека, игнорируя имя, взамен ласкали его различными нежно-приторными эпитетами. Точнее, такими они являлись для Я - Арины, но Я из восемнадцатого века, захлебываясь от переполнявших чувств, никак не могла подобрать нечто, словесно подходящее к мужчине, образ которого, как рябь на воде, сопровождал нерадостные раздумья. Я - Арина могла видеть его почти четко в мыслях девушки - самоубийцы.
Он был очень привлекателен. Выразительные зеленые глаза, легкая улыбка, будто случайно коснувшаяся лица. Верхнюю губу скрывали светлые усы, а подбородок обрамляла короткая, аккуратно подстриженная борода того же светлого оттенка спелой пшеницы, что и волосы на голове. Вроде бы все лицо выражало благодушие, но в глубоком взгляде скрывалась колкая насмешка. Кто бы ни стал объектом этой его реакции, ему, или скорее ей, можно было только посочувствовать. Я - Арина уже неплохо изучила выражение этих глаз и снова пожалела бедную глупую девочку, которой была два века назад. Похоже, Даниэль говорил правду - его прошлая инкарнация откровенно не выносила меня.