Негритянский квартал
Шрифт:
— Закрываем! — объявил наконец Дюпюш подручным.
Они заперли сосисочную и закрыли окна ставнями.
Когда Дюпюш поворачивал в замке ключ, рядом появилась тень. Вероника стояла возле него, обеими руками вцепившись в сумочку.
— Ты зачем пришла?
Она не ответила. Она просто пошла за ним следом.
Быть может, знала, что злиться Дюпюш будет недолго.
— Ты говоришь, он не тронул тебя?
— Кто?
— Швед.
— Нет. Они только смотрели.
— И все?
— Все.
Еще бы! Они перешли через железную дорогу и вступили в молчаливую жаркую тьму негритянского квартала.
— Зачем ты это сделала?
— Так ведь двадцать долларов! За десять я не соглашалась… — Она умоляюще вцепилась в его руку. — Пюш!..
На своих высоких каблучках Вероника с трудом ковыляла по неровной дороге.
— Такие пустяки, Пюш!
Вдалеке слышался шум машин, направляющихся в порт. Это отвозили шведов, завтра они поплывут на Таити, и таксисты будут там вечером подбирать для них незанятых девчонок.
— Нет, надо нам в Колон переезжать.
— Заткнись! — грубо оборвал он.
Дюпюш на цыпочках пересек мастерскую Бонавантюра, который его презирал.
— Спокойной ночи, Пюш.
— Спокойной ночи.
Он поднялся к себе и вскоре услышал, как Вероника устраивается спать на веранде подле своих храпящих родителей.
Можно поспорить, что Жермена еще танцует. Она будет танцевать до последней минуты, пока музыканты не уберут инструменты и не погасят половину люстр, что послужит сигналом к разъезду.
И, конечно, этот идиот Кристиан утопает в блаженстве!
VI
Иногда казалось, что Коломбани подстраивает это нарочно. Когда бы Дюпюш ни проходил мимо Соборной площади, он через окно отеля обязательно видел Кристиана, облокотившегося о кассу. Того самого Кристиана, который утверждал, что ему плевать на дела отеля.
Каждое утро Кристиан появлялся в новом костюме, а иногда переодевался и в течение дня. От него пахло парикмахерской еще сильнее, чем обычно. Он мог часами стоять около Жермены и рассказывать ей смешные истории.
Если Дюпюш входил, Кристиан касался его руки кончиками пальцев и небрежно справлялся:
— Как дела?
А Жермена чувствовала себя отлично, даже похорошела. Она, казалось, родилась для того, чтобы сидеть за кассой большого отеля. В ней появилось спокойствие, невозмутимость, уверенность в себе. Завидев мужа, Жермена равнодушно выпрямлялась, словно перед ней стоял посетитель.
— Ты хотел мне что-то сказать?
— Да… Впрочем, нет.
Начни он ей обо всем рассказывать, на это ушло бы слишком много времени. К тому же их отношения после такого разговора стали бы еще более натянутыми.
— Просто я шел мимо, — говорил он извиняющимся тоном.
Потом
Кристиан и Жермена смеялись по пустякам, как могут смеяться только влюбленные. А старики Коломбани смотрели на них и радовались.
Они действительно радовались, в этом не приходилось сомневаться. Все знали, что Кристиан попался.
Че-Че с женой были довольны, сочувственно улыбаясь Кристиану и Жермене, предоставляли им возможность побыть наедине, совсем как жениху и невесте.
А как же быть с Дюпюшем? Ведь он — супруг. Как же будет он выглядеть во всей этой истории? Может быть, они поняли буквально предсказание Жефа, что Дюпюш не протянет и года, а следовательно, освободит место.
Дюпюш предпочел уехать. То есть решил не совсем он — просто однажды Эжен Монти обратился к нему с просьбой, и он ухватился за эту возможность.
Эжен сказал:
— Не свезешь ли этот пакет Жефу? Вернешься следующим поездом.
Маленький пакетик, запечатанный, аккуратно перевязанный бечевкой. Жеф должен был через кого-то переправить его во Францию.
Поезд шел. Дюпюш смотрел в окно на лесные заросли, сквозь которые не пробраться человеку. Он сидел на теневой стороне вагона, курил сигарету и чувствовал себя превосходно. Он не был счастлив в полном смысле этого слова, но на душе у него было легко.
Он еще ничего не решил. Не думал о том, останется он в Колоне или вернется в Панаму. Просто спрашивал себя: не для того ли его отослали, чтобы Жермене и Кристиану было спокойнее?
Он не ревновал. Встречая Жермену, не испытывал ничего, кроме легкой досады.
Он ведь ни в чем не виноват; впрочем, Жермена тоже.
Возможно, они никогда не узнали бы о пропасти, зияющей между ними, если бы не оказались вдруг в чужой стране без гроша в кармане, без друзей, без помощи.
Не случись этого, они, возможно, прожили бы бок о бок всю жизнь, искренне считая, что любят друг друга с большой нежностью. А тут Дюпюш стал пить, а когда возвращался, Жермена встречала его попреками.
Че-Че предложил ей место кассирши, и она согласилась, даже не посоветовавшись с мужем, хотя знала, что им придется жить врозь.
Их можно было бы оправдать тем, что они растерялись, были подавлены, сбиты с толку новой обстановкой, но потом пропасть между ними не уменьшилась.
Жермена уже не показывала Дюпюшу писем отца, а Дюпюш коротко сообщал:
— Получил письмо от мамы.
А ведь от природы он был мягок и нежен! Раньше он часто думал, что они с Жерменой созданы друг для друга, что не могут не любить друг друга и эта любовь является смыслом их жизни, а теперь у него сжималось горло при мысли, что все кончилось, а он даже не понимает почему.