Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс!
Шрифт:
Рузвельт работал очень четко. «Я научился одной штуке у Вильсона, – говорил ФДР, – он сказал мне в назидание: «Если вы хотите, чтобы вашу докладную прочитали, напишите ее на одной странице». Поэтому, как только я вступил в должность, я издал такой декрет, если можно именовать его так. Однако люди, работающие рядом со мной, утверждают, что даже при соблюдении декрета мне приходится пропускать через себя в сотни раз больше бумаг, чем моим предшественникам». Действительно, «новый курс» необычайно расширил круг обязанностей президента. Плюс личные особенности: более ста человек имели право прямой телефонной связи с президентом. Почта Белого дома составляла 5–8 тыс. писем в день. ФДР требовал, чтобы ему систематически давали сводку содержания писем.
Как все же принимались важнейшие государственные решения при Рузвельте?
ФДР поощрял разногласия между министерствами и ведомствами и даже находил полезным дублирование в их работе. «Знаете – ликовал он, – небольшие конфликты оказывают стимулирующее действие. Каждый старается доказать, что он лучше других. Это заставляет также быть честным. Мы тратим громадные деньги. И тот факт, что в данной области есть другой, который знает, чем вы занимаетесь, заставляет быть скрупулезно честным».
Иногда делались попытки объяснить политику Франклина Д. Рузвельта некими научными теориями, которых он будто бы придерживался. Соблазн особенно велик при интерпретации «нового курса» – манипуляций с бюджетом, инфляцией и т. д. Особенно часто указывали, что ФДР следовал советам английского экономиста Дж Кейнса. Аналогия между тем, что писал Кейнс (правительство должно предотвращать депрессию, увеличивая ассигнования в моменты спада), и тем, что делал ФДР, напрашивается, но Рузвельт все же не руководствовался его экономическими теориями. «Рузвельт совершенно не знал экономических трудов Кейнса»6, – свидетельствует Ф. Перкинс. В этом Кейнс убедился лично.
В 1934 году он приехал в США и прочитал в Белом доме президенту основательную лекцию. ФДР вежливо выслушал, затем съязвил Перкинсу: «Видел вашего дружка Кейнса. Он засыпал меня цифрами. Ему бы быть математиком, а не политэкономом». Кейнс, в свою очередь, изъявил недовольство: «Я думал, что президент экономически должен быть более грамотным»7. В глубине души президент-практик понимал блага просвещения, но все же считал, что если на 100 процентов следовать советам ученых – добра не жди.
Он писал в 1940 году Дж Дэниелсу в юмористическом духе, припоминая свои отношения с профессорами: «Лет пятнадцать назад я побывал на одном из прославленных завтраков в капище «Нью-Йорк таймс» – том зале, отделанном красным деревом во французском стиле. В царившей изысканной атмосфере помазанников учености я чувствовал себя непросвещенным червем под микроскопом. Но Америка сытых и довольных собой профессоров не выживет, а ваша и моя Америка будет жить»8. Но вновь возникает сомнение, насколько он был искренен даже перед Дэниелсом.
«Никогда не допускайте, чтобы ваша левая рука знала, что делает правая», – поучал ФДР своего любимца Г. Моргентау-младшего. «Какая я ваша рука?» – спросил Моргентау. «Правая, но левую я держу под столом», – невозмутимо отозвался президент. Моргентау именно так и чувствовал себя на ответственном посту. В 1934 году Вудин заболел, и он стал министром финансов.
В другой раз президент разучивал вслух речь, один абзац он прочитал в стиле Теодора Рузвельта. Коркоран, сидевший в комнате, льстиво произнес: «Господин президент, различие между вами и ТР в том, что вы никогда не плутуете». ФДР насмешливо взглянул на него: «Что ты, Том! Иногда я плут, и изрядный!»
– Вы чудесный человек, но самый трудный из тех, с кем мне приходилось работать, – бросил после очередной стычки в лицо Рузвельту разгневанный Икес.
– Потому что я слишком суров? – осведомился президент.
– Вовсе нет, – ответил министр, – вы никогда не бываете чрезмерно суровы, но вы никогда не говорите откровенно с людьми, верными вам и в верности которых вы сами убеждены. Вы крепко прижимаете свои карты к животу и никогда не выкладываете их на стол.
Двоедушие, возмущавшее прямого Икеса, представлялось закономерным изощренным
II
Как консервативное, так и. либеральное крыло сторонников Рузвельта с почти религиозным трепетом разделяло концепцию национализма. Моли считал, что «новый курс» предполагает «значительную изоляцию нашей национальной экономики от остального мира». Ричберг заявлял: «Мы проводим прежде всего политику национального самообеспечения». Аналогичные мысли высказывал Джонсон.
Барух пустил в обиход обтекаемый лозунг: «Я за то, чтобы каждая нация сделала сначала все для себя, а затем пусть посмотрят, что они могут сделать друг для друга». Пророки национализма заходили далеко. Липпман сам верил и учил других: «Если нам суждено организовать, планировать и руководить нашей экономической системой, отсюда неизбежно следует, что ее нужно защищать от внешних сил, не поддающихся контролю. Это означает экономический национализм». Соединенные Штаты поэтому «отвергают свободу международной торговли, ибо они сосредоточили свои усилия на создании значительно более разумно управляемого экономического общества»9.
Ранний «новый курс» дал могучий толчок «изоляционизму» именно тогда, когда на международной арене начало складываться опасное для судеб человечества положение. На Дальнем Востоке Япония, захватив в 1931 году Маньчжурию, вела агрессивную политику, поставив целью захват Китая и стран Южных морей. 30 января 1933 г. к власти в Германии пришли нацисты. Гитлеровское руководство не скрывало, что оно стремится к установлению «нового порядка» во всем мире. Агрессоры делали ставку на разобщенность народов, их тактика сводилась к старому принципу «разделяй и властвуй».
Соединенные Штаты действовали именно так, как ожидали в Берлине, Риме и Токио. Рузвельт подчеркнул нежелание США связывать себя какими-либо обязательствами с другими державами. 10 мая 1933 г. президент указал: «Мы никоим образом не связываем руки Соединенных Штатов… Мы вовсе – подчеркиваю: вовсе! – не ограничиваем своего права определять наши действия». Когда стало ясно, что Германия уходит с конференции по разоружению, Рузвельт 16 мая выступил с платоническим призывом к миру между народами. Одновременно американский представитель на конференции Н. Дэвис и государственный секретарь К. Хэлл уточнили, что их страна не будет принимать участие в каких-либо коллективных санкциях. «В историю вошло, – пишет Ч. Бирд, – что президент Рузвельт не одобрял любого плана, обязывавшего Соединенные Штаты присоединиться к другим странам в определении агрессора и принятии надлежащих мер, в случае необходимости вооруженных, против него»10.
12 июня 1933 г. в Лондоне собрались представители 66 стран, чтобы попытаться упорядочить проблемы международных экономических связей и финансовых расчетов, совершенно расстроенных кризисом. Все надежды возлагались на Соединенные Штаты. Делегации руководящих держав на конференции, в первую очередь Англии и Франции, ожидали, что Соединенные Штаты пойдут на стабилизацию валют и откажутся от политики инфляции. К. Хэлл и представители США в Лондоне глубоко увязли в этих переговорах.
В Вашингтоне Моли с возраставшей тревогой следил за развитием событий на конференции. Ему не терпелось, чтобы 65 стран узрели спасительный свет идей «нового курса». Однако это можно было сделать только с разрешения ФДР. Президент, окончив труды «ста дней», отправился отдыхать на пятнадцатиметровой яхте «Амберджак». Рузвельт у штурвала пристально всматривался вперед, командуя экипажем – сыновьями. Казалось, вернулись счастливые, полузабытые дни. Яхта бороздила знакомые воды, впервые с 1921 года зашли в Кампобелло. Все выглядело безмятежным, однако взгляд за корму – и иллюзия исчезла. За крошечной яхтой на почтительном расстоянии неотступно следовал президентский эскорт – два военных корабля, на палубах поблескивали линзы сильных биноклей: журналисты жадно ловили каждое движение ФДР.