Нелюбовный роман
Шрифт:
– Это верно… И ты занимаешься семейным бизнесом одна? Тебе никто не помогает?
– Как тебе сказать… Да, все дела на мне. Я, конечно, могу попросить о помощи Анику и Хедвигу, и Хедвига помогает чаще. Всё-таки забота Аники – только семья. Но по большей части я, конечно, работаю одна.
– А муж? – искренне удивилась Севель. – Я думала, он руководит и тоже много работает.
Дениза усмехнулась.
– Муж – это муж. Ты же знаешь, мужчины способны на из ряда вон выходящее, они часто высказывают потрясающие идеи, но рутина – нет, это не для них. Нумерий в дело давно уже не вникает, оно ведь налажено.
– Но из рутины состоит большая часть жизни.
– Верно. Так и есть. Может быть, потому и женщин в мире больше в разы, что рутиной нужно заниматься, а как ею могут заниматься мужчины? Это попросту невозможно. И тогда всё получается вполне логично: женщин больше, работы больше, а внезапных рывков и головоломные открытия совершать нужно нечасто.
– И всё-таки, мне кажется, жизнь устроена очень странно.
– Почему?
– Ну вот, к примеру: ты трудишься, ты зарабатываешь, а деньгами распоряжаются другие, и даже ты должна сама покупать подарок человеку, который тебе совсем не нужен, и подарок этот не нужен.
– Ты это к чему? – Лицо Денизы исполнилось подозрений, глаза сузились, словно она увидела перед собой опасного конкурента или поставщика с коварной хитростью в кармане.
– Да так, ничего. – Севель даже слегка испугалась. – Просто сказала. Я ещё не вполне понимаю жизнь, видишь ли. Для меня многое странно и непонятно. Так хорошо я никогда раньше не жила.
– Это здорово, что ты ценишь то, что умеешь, – ободряюще улыбнулась её собеседница. Подозрительности как не бывало, черты лица сразу смягчились. – Но тебе ещё нужно понимать, что излишняя дотошность редко бывает на пользу. Жизнь устроена так, как устроена, и не нам подвергать это сомнению. Женщина должна ещё строже соответствовать правилам и нормам, на то она и женщина. А если будешь задавать много разных вопросов, можешь попасть в беду, поняла?
– Поняла.
– Засомневаешься в том, что тебе сказочно повезло, подумаешь, что могло бы быть и лучше – и вот уже беда на пороге. Лишишься того, что имеешь.
– Конечно.
– И зря ты про «не нужно». Ты всё-таки родила моему мужу сына, и я Радовиту не посторонняя. Он тоже будет мне дорог.
– Но, наверное, ты сама предпочла бы родить сына.
– Предпочла бы… Может быть. Но на самом деле – куда мне ребёнка? Столько работы… Я бы, даже если б выносила, что вряд ли, не смогла бы нормально его воспитывать. И какое будет здоровье у малыша, мать которого всю беременность носилась, как ненормальная, со всеми ругалась, нервничала, ела кое-как и на бегу… Нет, это не дело. Так что лучше уж я буду заботиться о дочках Аники и Радель, да ещё о твоём сыне. Вот это будет правильно. Каждая из нас делает то, что может лучше всего, верно?
Могла ли Севель не согласиться с этим? Но сейчас, когда беспокойство о ближайшем будущем почти оставили её, она обнаружила, что в голову лезут уж совсем странные мысли. Когда лежала, придерживая сына у груди и изо всех сил борясь со сном (её предупредили, как легко придавить новорожденного, предостерегли и от других опасностей), думала о своей новой семье, и по большей части о других жёнах своего мужа. Самого мужа она так почти и не узнала, зато женщины окружали её, и сейчас, когда она поселилась в комнате Дениз – особенно плотно.
Вот, к примеру, Прима. Хорошая женщина. Нумерий женился на ней на спор, но она-то сама любила мужа бешено, потому что считала, что так следует. Любила неистово и столь же неистово ревновала ко всем, кто был рядом, вполне осознавая, что это неправильно. Она принуждала себя любить других жён своего мужа, постоянно обнимала и целовала тех из них, которые позволяли, кидалась помогать любой из них, вполне искренне за них переживала и дарила подарки, если могла. Ей удалось принудить себя к симпатии и дружескому расположению, как и к страстной любви. Но получалось, что среди всех чувств, которые её наполняли, по-настоящему подлинной была только ревность. Ревность, которую она отвергала, которой стыдилась и пыталась отрицать.
Севель искренне жалела Приму и терпеливо относилась ко всем её порывам, к привычке неуместно обниматься или приставать с другими нежностями. А тут задумалась – а может быть, и ревность в её душе тоже не вполне подлинная? Может быть, дело в том, что Прима считает ревность единственной простительной страстью, как бы доказательством искренней любви к мужу, поэтому и позволяет её себе, хоть при этом и борется с нею? Ведь вряд ли эта женщина вообще может в действительности любить Нумерия. Долго ли продержится пусть не любовь, а просто привязанность к человеку, который тебя даже не замечает, хоть бы он и числился твоим мужем? Чувства к нему придётся старательно пестовать и выращивать, и вряд ли можно сказать, что такие чувства полностью подлинные.
И в то же время – чем не подлинные-то? Ведь она ими живёт. Она, такая страстная по натуре, просто заперла свою природную страсть в строгие рамки и не даёт им выходить за их пределы. То есть, Прима управляет своими чувствами, пусть это и считается невозможным, и, получается, с одной стороны делает это совершенно сознательно, а с другой – абсолютно бессознательно, не отдавая себе в этом отчёт…
И вот на этом этапе Севель почувствовала, что мозг у неё завязывается в узел, и хватит ей, пожалуй, думать о всякой ерунде. А то действительно ж можно съехать с глузду. Но, как оказалось, остановить размышления было очень трудно. Практически невозможно. Хотя у Севель на руках был младенец, а вдобавок ещё и ребёнок постарше, возможности отдохнуть или почитать книжку стало даже больше, чем раньше. Ей старались помогать все, тем более что у Нумерия новизна отцовства всё не проходила. Он очень рьяно заботился об удобстве сына и его матери и яростно негодовал, если ему казалось, будто что-то пошло не так.
Поэтому Дениз успела дважды получить пощёчину от мужа: за то, что подарок Севель не был куплен тут же, и за то, что оказался, по мнению Нумерия, слишком дешёвым. Так что, не желая ещё больше накалять атмосферу, она быстро подыскала младшей жене своего мужа особнячок. Аника нашла для хозяйства двух работниц – одна должна была готовить и прибираться, а вторая – помогать с детьми. И, разумеется, почти все другие жёны обещали приезжать тоже – им приходилось держать лицо перед супругом, а кое-кто действительно был не против. Например, Прима, возившая дочку играть с Ваней. Или Лира, находившая среди всех своих забот время, чтоб навестить Севель и мальчиков – она учила её управляться с детьми, через день привозила выпечку и очень старалась подчеркнуть своё особое тёплое отношение. Севель, в общем, понимала, почему. Пока младшая жена ходила у Нумерия в любимицах, с ней старались дружить.
Ещё Лира привозила к Севель своих дочерей – двенадцатилетнюю Певу и восьмилетнюю Овиду. Певе она показывала, как нужно обращаться с малышом, а Овиде поручала то прибрать что-то, то из магазина принести, то погулять с Ваней в палисадничке у дома. Пева упоённо носила Радика на руках (младенцу это нравилось, он удовлетворённо молчал) и всё выясняла у Севель, в каком родстве они находятся. Лира была родом из южной области, из деревни, и она рассказала, что в её родном наречии даже есть такое слово – «дочерьница», или «дочериница». Оно как раз и обозначало степень родства Певы к Севель. А вот для сыновей такого обозначения не было. «Сын моего мужа» – так и звучало в устах женщины, которой не повезло стать матерью мальчика, но повезло его нянчить.