Ненавижу тебя, Розали Прайс
Шрифт:
— Ты сделала из Нильса какого-то потерянного ласкового котенка, в то время, как он был настоящим лидером, — комментирует Гарри, и отходит, внимательно разглядывая меня и то, как я, даже не слушая его, касаюсь подвески, не переставая улыбаться, как умалишенная. — Розали?
— Да? — забываясь обо всем, я не могу сосредоточиться, но когда перевожу взгляд на Гарри, который держит в руках мазь и упакованные стерильные перчатки, онемеваю, прекратив улыбаться и посерьезнев.
— Пирс сказал, что мне нужно нанести мазь, — констатирует он, а я приоткрываю рот. Пирс что, следил
— Это не обязательно, — придумываю я на ходу, не ожидав того, что Гарри узнает об этой процедуре. Стайлс прищуривается, его брови хмурятся и теперь он недоверчиво оглядывает меня под пристальным взглядом, пока я стараюсь не отвернуться в иную сторону.
— Серьезно? — изумился он. — Когда ты научилась врать мне в лицо, Прайс? — сердито кинул он, точно разозлившись, от чего я почувствовала неудобство перед молодым человеком, все же посмев предать себя и опустить голову, виновато отводя глаза.
— Я не вру, — прошептала я, попытавшись продолжить борьбу. В любом случае, я не хочу, чтобы кто-то прикасался к моим ранам.
— Как же тогда это называется, Прайс? — он вновь называет мою фамилию, довольно настойчиво, а звучит это грубо.
— Я уже все сделала. Пирс сказал, что я не справлюсь, но у меня все вышло. Мне не нужно больше на сегодня наносить мазь, — пролепетала я.
— Ты меня совсем за идиота держишь? — прошипел он, а я ошарашено поднимаю на него взгляд из-под бровей. Какого черта теперь?
— Что ты имеешь в виду, Гарри? — недоуменно спрашиваю я.
— То, что ты, Розали, лжешь мне! — свирепо выругался он, сделав шаг ко мне и нагнувшись так, что его лицо оказалось в миллиметре от моего, когда мои глаза расширились от шока. — Стерильные перчатки всегда упакованы, ангелок, тебе стоит подучиться врать, или хотя бы продумывать план, — проговорил он, яро глядя в мои глаза, когда его горели горечью и несколько обидой.
Я закусываю внутреннюю часть щеки, скрывая свои эмоции, сдерживая слезы, но достаточно почувствовала, как глаза увлажнились.
— Я руками, мне не зачем перчатки, — дрожащим голосом произношу я, а Гарри выправляется, схватив лист бумаги, оставленный Пирсом и пробегает глазами, кинув мне лишь единое, когда желудок скрутило от его строгого и не преклонного ответа:
— Снимай халат и повернись ко мне спиной, — спокойно заговорил Гарри.
Мои глаза расширились от этого… приказа, точно такого же, как умел отдавать Нильс, когда ставил меня только в известность, начиная делать лишь то, что видано ему одному.
— Нет, — наперекор выговорила я еле-еле слышным шепотом.
Пирс не должен был говорить. Гарри не должен был узнать. Я должна была раскрыть хотя бы упаковку перчаток, чтобы ложь выглядела правдоподобной.
— Не заставляй меня применять силу, милая, — отвечает он, разрывая упаковку, достав перчатки и немедля натягивает их себе на руки, пока я с дрожью в теле наблюдаю за этим процессом.
Сердце уходит в пятки, когда он устремляет свой решительный взгляд на меня, с раздражением схватив тюбик мази.
— Сними больничную рубашку и повернись ко мне спиной, ангелок, — повторяет Гарри,
— Г-Гарри, прошу тебя, — с дрожью в голове зашептала я, попытавшись вызвать у него жалость, но Гарри стало быть не приклонен. Как только он сделал шаг, я запуганно перелезаю через кровать, став с другого края. Гарри удивленно приподнимает брови.
— Ты что, с ума сошла от скуки, Прайс? Я не собираюсь с тобой играть, как это вечно делал Нильс. Я тебе приказываю сесть и дать мне нанести мазь себе на спину, — громко и с нескрываемой злостью, он взмахивает рукой, указывая на кровать, пока я босыми ногами пячусь от него дальше, не желая этих прикосновений на своей спине.
Нет. Нельзя. Мне больно, а так мне будет больно не только на коже, но и внутри. Почему никто этого не понимает?
— Ты мне никто, чтобы приказывать, — фыркаю я, настояв на своем, но только слезы, что ручьем бегут по щекам предают меня.
— Никто? — переспрашивает он, и теперь я не могу прочесть на его лице эмоцию, когда его рука слабеет, и он опускает ее, больше не указывая на кровать, только смотря на меня. Да так, что его взгляд въелся под кожу, заставив меня почувствовать вину, за свои слова, но я не могу дать ему нанести мазь. Это отвратительно. Это больно. Я не хочу прикосновений, только не таких. — Никто, — кивает он головой, сказав это слово, что режет уши, совсем тихо и фактически не слышно.
Я судорожно выдыхаю, когда он кладет тюбик с мазью на прежнее место, отворачиваясь от меня, медленно стягивая перчатки с рук. Мое сердце предательски быстро бьется, когда дыхание сбивается, и я чувствую себя дурой, самой настоящей эгоистичной дурой!
— Гарри, — пораженно выговариваю его имя, когда он вновь поворачивается ко мне с уже нескрываемой злобой на лице, и я понимаю, как сильно его зацепили за живое мои необдуманные и гадкие слова. — Я не то хотела сказать, Гарри…
— О, не нужно, ангелок. Вправду, кто я для тебя? Совсем незнакомый тип, прошедший мимо. Не стоит, я все усвоил с первого раза, — заговорил он холодным, стальным голосом, заставляя меня чувствовать себя с каждой секундой все хуже и хуже.
— Нет, Гарри, не говори так… Извини, я… пожалуйста, я совсем так не думаю, — закачала я головой, занервничав, ясно понимая, что он может легко сейчас уйти и оставить меня.
— Разве? — рыкнул он, скрестив руки на груди. — А мне показалось, что ты так думаешь на самом деле, ангелок, — горячо бросил он, обжигая меня своими словами. — И знаешь, ты становишься настоящей, черт возьми, нью-йоркской сукой!
Его слова были произнесены с обидой не меньшей, которую он предоставил мне, отворачиваясь от меня, давая понять мне, что на самом деле я противна ему в моем облике, и он отворачивается. Ему противно смотреть на меня. Мир, казалось, остановился. Мне необычайно сильно захотелось вернуться на две минуты ранее и позволить ему принять участие в моем лечении, исполнив недолгую процедуру на спине. Захотелось, все переиграть, когда его слова были как хлыст в безопасном месте, а гнев и злость, как гром среди ясного неба.