Нежность к мертвым

Данишевский Илья

болью и никак иначе. Были какие-то другие, кто приходил в

Дом, какие-то друзья Бенедикта, они никогда не рассказывали

своих историй, останавливались в комнатах для гостей, обстав-

ляя их по собственной фантазии, обычно они не показывали

свои чудовищные лица, а притворялись людьми, все были веж-

ливы по последней моде, изучившие тысячи моделей и этике-

259

Илья Данишевский

тов, но никогда не обращались с Гретой, будто с ровней; мало

кто

продолжал охоту за смертными, всем бесконечно наскучи-

ли эти мягкие игрушки с ломкими душами, вся кровавая буф-

фонада продолжала раскручиваться исключительно ради Греты,

исключительно ради инерции, или самого Дома, который, мо-

жет статься и так, работал на человеческой крови или челове-

ческих криках.

Дамы обсуждают Сенеку, а еще шестую эклогу, бракосоче-

тание со смертью на чердаке, девичник среди пыльных полок,

Варфоломей ползает на четвереньках вокруг, очерчивая кровью

сансару вокруг их сложенных в лотос ног, кто-то подзывает его

к себе, он ластится, но дамы не гладят мертвую челюсть, мерт-

вую кожу, оголенные собачьи ляжки. Иногда Грете требуются

излишества, переборы в излишествах, протяженности, лесбий-

ские оргии, расширенная оптика, глубокий и низменный ужас:

закрыть глаза, когда какое-то инородное и лучше незнакомое

тело изучает твои закоулки, может, светская дама, а может,

Варфоломей, в поцелуях сквозь темноту не понять; кто-то вса-

сывает в себя темноту, а затем выдувает ее, нити слюны, в

Грету, кто-то небрежно целует промежность, кто-то сегодня

Сапфо, кто-то Алкей, Грета переодевается в мужское платье,

чтобы вступить в брак с невинной девушкой на чердаке; Вар-

фоломей клеит ей усики а-ля Сальвадор, барочные туфли и

шелковые шаровары… иногда излишества притупляют воспри-

ятие, иногда начинаются крики, иногда сама Грета начинает

кричать, будто разум наполнен светом, и вот она, в свете софи-

тов, распутничает в будничном аду, ад имеет формы, запахи,

персоналии, тогда она особенно ярко видит Варфоломея, демо-

на в шутовской наготе изувеченного человеческого тела, но не

человека; когда Грета кричит, пес дергает носом и пьет ее

страх, но отсюда нельзя сбежать; когда Варфоломей выпивает

весь страх Греты, он вновь становится просто псом, а она про-

сто аристократкой в чудном Доме, она снова мечтает о пере-

планировке, и Дом неукоснительно меняется вслед за ее мыс-

лями, иногда его коридоры и катакомбы ломаются, лопаются с

пронзительным звуком, какая-то жертва навсегда остается в

комнате, а комната уже не существует,

и человек бьется о пус-

тоту, Грета уже перестроила Дом, Дом уже находится в Санкт-

Петербурге, уже на Маврикии, уже белокожие и сухопарые

260

Нежность к мертвым

немки (геморрой, у некоторых губы обезображены какой-то

болезнью, с которой стыдно идти к врачу, иногда они не бреют

ноги, а их мужьям все равно, они плодовиты, они не кричат

под мужьями, но они плодовиты, они не кричат при родах и у

них не бывает разрывов) меняются на балийских распутниц,

Дом становится борделем где-нибудь на Сараваке или в Бад-

жистане, тогда Грета на пару минут выдыхает, приобретая но-

вые качества и свойства. Она уже Кали, уже Дурга, уже демо-

ническое божество, которое коронуют ожерельем из человече-

ских ногтей, бусами из детских черепков, вручают нож, а ее

Дом выстроен из досок затонувших кораблей или остатков

древней дыбы, а может виселицы, она какая-нибудь Иччипака-

лотоль посреди Мексики, рыжекожие, будто ржавые, мужчины

совокупляют ее на полу и осыпают перьями священных попу-

гаев или дуют в ее честь сквозь засушенную рыбу-шар, обли-

вают ей тело рисовой водкой, но очень быстро все это превра-

щается в ничто. Когда она выглядывает в окно, видит очеред-

ной пейзаж, очередные схематично выстроенные линии, чужие

горизонты и пустулезные души, какой-то мужчина застревает в

какой-то женщине, Грета меняет имя, мужчин, любовниц, сти-

ли и почерки, прически, страны, гардеробы, пристрастия, ору-

дия убийств, ласки и боль, все остальное, самое важное, са-

кральный центр, не поддается изменениям. Она обросла воспо-

минаниями, но нечего вспомнить, видимый лоск, как кожа,

сходит от пары резких ударов ножа, избирательная память

вновь выхватывает: шапочка, мантия, Боб, фонарь, мужчина и

пес, море, да, дальнейшее напоминает море, его трудно рассечь

на отдельные волны, протуберанцы, белую слякоть и трупы

медуз на пляже, отдельные рыбы и косяки, вот что остальное,

годы спутаны в узел, шестая эклога, пятая буколика, семнадца-

тый мужчина, магия чисел дает нескончаемый набор вариантов,

комбинации плоти подошли к концу в тот год, что ознаменован

Гретой Гарбо, Гарбо катилась к закату, маячила очередная и

безликая цель, наименование, подъезд, сигарета, детское тельце,

ночь упала вниз, небо скрутило запястья, Бартоломей (он уже