Ночь в конце месяца
Шрифт:
тебя утешить, я, пожалуй, надену праздничный костюм. Но вернусь домой как всегда —
ровно в половине седьмого.
—Возьми чистый платок в шкафу, в нижнем ящике,— сказала мать и вздохнула.
На разговор и переодевание ушло лишних десять минут. Поэтому Кирилл не завернул,
как обычно, в киоск за газетами, а направился прямо к ТЭЦ.
В эти часы дорога была шумной. Кирилл еще не привык ходить по ней и с любопытством
приглядывался: к машинам, велосипедистам, толпам народу.
Мимо него вереницей катили порожние самосвалы; на выбоинах они приседали и словно
подбрыкивали широкими резиновыми лапами. Почти в каждой кабине мелькал цветной
платок: шоферы везли на работу своих подружек.
Интересно было следить и за велосипедистами; прежде Кирилл не замечал, что они такой
компанейский народ. У перекрестка велосипедисты останавливались и, чтобы не повалиться
набок, обнимали друг дружку за плечи.
Пешеходы шли тоже необычно: по цехам, как на демонстрации. Вот сгрудились вместе
монтажники в промасленных, будто мокрых комбинезонах; вот нестройной толпой бухают в
резиновых сапожищах бетонщики;, вот идут пестрые, пыльные от известки штукатуры…
Непривычная дорога вызывала у Кирилла какие-то совсем новые, неожиданные мысли.
Он смотрел на нее и думал, что когда-нибудь и эти сотни машин, и эта армия людей будут в
его распоряжении.
Ну да, сейчас он прораб, строит незаметный домишко, в котором откроется баня. Но ведь
это лишь начало… У Кирилла есть и способности, и силы, и желание; в институте все
говорили, что он талантлив, что у него большое будущее… И он верит этому. Самое главное
— знать, что в жизни тебя ждут не мелкие, незаметные делишки, а настоящие свершения,
высокие цели… Тогда появляются и силы!
Настроение у Кирилла было превосходное; он шагал, чуть спружинивая на носках,
откинув назад круглую, маленькую голову,— и легко, будто играючи, обгонял шедших
впереди рабочих.
Его стройка была у въезда на территорию ТЭЦ. Она виднелась прямо с дороги — рыжая
кирпичная коробочка, насквозь пробитая голубыми квадратиками окон.
Прищурясь, Кирилл посмотрел на нее. Да, честно говоря, не очень внушительно…
Особенно рядом с остальными сооружениями.
Левее, вдали, отчетливо рисуется эстакада; богатырскими воротами вознесся мостовой
кран, колоссальные опоры держат провисшие от тяжести, еще не потерявшие блеска
провода. А над всем этим, заняв полнеба, стоит еще недостроенное, но уже и теперь
огромное, здание главного корпуса ТЭЦ. На его фронтоне светится силуэт белого голубя,
выложенный из мраморных плиток.
Да, сравнивать нельзя… Но ничего, ничего… Терпение! Будут и у Кирилла работы по
плечу.
Он свернул к бане. На третьем этаже, между стропил, двигались цветные пятна. Значит,
народ в сборе. Наверное, бригадир Лушка Сапогова уже сидит на стене, свесив ноги, и
ругается с каждым проходящим.
Вот еще огорчение — Лушка. Послала судьба вместо бригадира неизвестно кого…
Отчаянную ругательницу, Свирепого Мамая, как зовут ее десятники. Вот, пожалуйста, уже
голос доносится. Таким голосом кирпичную кладку сверлить… Одно утешение, что бригада
временная, а стройка идет к концу.
По гибким сходням Кирилл поднялся в нижний этаж. Головы он не поднял, хотя всей
кожей ощущал,— Лушка, наверху, заметила и следит.
В доме еще не было перекрытий, он насквозь просвечивался солнцем.
Резкие, будто набитые по трафарету солнечные зайцы пестрели на стенах, вытянулись на
полу. Сбитая из горбылей лесенка, ведущая во второй этаж, казалась изломанной в этом
пестром свете. Кирилл чуть не сорвался с нее, оступившись на бегу. Он проехался по
перилам,— на пиджаке осталась грязная полоса. Счищать ее Кирилл не стал, — сверху
заглядывало чье-то лицо.
Подтянувшись на задрожавших руках, он вылез наверх. Тотчас ударил ветер, распахнул
полы пиджака, защекотал в рукавах. Кирилл покачнулся и совсем незаметно уперся ладонью
в стену.
Лушка Сапогова по-прежнему сидела, свесив ноги со стены. Ругаться она перестала и
тихонечко пела, видимо, что-то задиристое, потому что стоявшие рядом девчата смущались и
прыскали в кулаки.
«…В красной рубаашоночке,
Ха-арошенький такой!..»
Услышав это, Кирилл поднял бровь, усмехнулся. Немолода ведь, уже за тридцать, а такие
попевочки,— совестно, честное слово…
Он выпрямился, застегнул пиджак. Девчата прыснули сильней, а одна даже отвернулась,
затрясла плечами. Тут только он понял: да ведь на нем, на Кирилле, эта красная
рубашоночка,— ради праздника надел трикотажную сорочку… Кирилл рывком расстегнул
пуговицы, шагнул вперед:
—Сапогова, дайте синьку второго этажа. И прошу так не сидеть. Какой пример молодежи
показываете?
Девчата сразу притихли, отодвинулись в сторонку. А Лушка встала спокойно, не торопясь.
На ней было ситцевое платье, выпущенное поверх лыжных штанов; на сутулых плечах оно,
казалось, вот-вот лопнет. Лицо у Лушки красное, скуластое, пропеченное солнцем, и на нем