НОКТЮРНЫ: пять историй о музыке и сумерках
Шрифт:
Эмили опять вздохнула. Когда она заговорила, голос ее смягчился:
— Прости, дорогой. Я совсем забыла. Мне ни в коем случае не надо было на тебя кричать. Ради бога, извини.
— Нет-нет, все нормально. — Я сел. — Знаешь, Эмили, Чарли — порядочный парень. Очень порядочный. И он тебя любит. От добра добра не ищут, знаешь ли.
Эмили пожала плечами и отпила еще вина.
— Наверное, ты прав. Мы уже немолоды. И друг друга стоим. Можем считать, что нам повезло. И все же вечно недовольны. Не знаю почему. Ведь когда я задумываюсь, то прихожу к выводу, что на самом деле мне не нужен никто другой.
Она еще немного потянула вино и послушала музыку.
— Знаешь, Рэймонд, допустим, ты на вечеринке с танцами… Играют, к примеру, медленный танец, твой партнер как раз тот, с кем тебе хочется быть, и предполагается, что
Подумав, я отозвался:
— Ну, мне не так повезло, как вам с Чарли. У меня нет такого партнера, как у тебя. Но до некоторой степени я тебя понимаю. Трудно понять, на чем остановиться. На ком остановиться.
— Ты чертовски прав. Больше всего мне хочется, чтобы они от меня отстали, эти непрошеные советчики. Отстали и дали нам жить как живем.
— Знаешь, Эмили, я вовсе не привирал. Чарли души в тебе не чает. Он так расстроен, что вы в последнее время не ладите.
Сидя ко мне спиной, Эмили надолго замолчала. Сара Воэн запела свою красивую, но, быть может, слишком медленную версию «Апреля в Париже» [26] , и Эмили вздрогнула, словно услышав оклик. Потом она повернулась ко мне и покачала головой.
26
…Сара Воэн запела свою… версию «Апреля в Париже»…— «April in Paris» — песня, написанная Верноном Дьюком и Э. Харбургом в 1932 г. для мюзикла «Walk a Little Faster» («Шагай чуть быстрее»). Исполнялась Луисом Армстронгом, Каунтом Бейси, Биллом Эвансом, Чарли Паркером, Фрэнком Синатрой, Билли Холидей, Телониусом Монком, Эллой Фицджеральд и многими другими.
— Я не могу с этим смириться, Рэй. Не могу смириться с тем, что ты больше не слушаешь такую музыку. В старые времена мы снова и снова крутили все эти пластинки. На маленьком проигрывателе, который мне подарила мама перед поступлением в университет. Как ты мог забыть?
Я встал и, не выпуская из рук бокал, шагнул к окну-двери. Глядя на крышу, я понял, что глаза у меня полны слез. Я открыл дверь и вышел наружу, чтобы вытереть их тайком от Эмили, но она последовала за мной, так что, может быть, что-то и заметила, не знаю.
Теплый вечерний воздух ласкал кожу, Сара Воэн и ее оркестр просочились за нами. Звезды сияли еще ярче, чем прежде, мигающие огоньки в домах все так же казались продолжением звездного неба.
— Люблю эту песню, — проговорила Эмили. — Ты, наверное, ее забыл, как и предыдущую. Но если ты даже ее не помнишь, танцевать-то под нее ты все же способен?
— Да. Способен, пожалуй.
— Мы могли бы походить на Фреда Астера и Джинджер Роджерс.
— Ага, могли бы.
Опустив бокалы на каменную столешницу, мы начали танцевать. Особой ловкости мы не выказывали, то и дело стукались коленками, но я тесно прижимал к себе Эмили и всеми органами чувств воспринимал ее одежду, волосы, кожу. Держа ее в объятиях, я снова отметил, насколько она прибавила в весе.
— Ты прав, Рэймонд, — шепнула она мне в ухо. — Чарли хороший. Нам нужно помириться.
— Да. Обязательно.
— Ты настоящий друг, Рэймонд. Что бы мы без тебя делали?
— Рад, если так. Я ведь ни на что другое не гожусь. По правде, проку от меня никакого.
Эмили резко дернула меня за плечо.
— Не говори так, — прошептала она. — Никогда не говори. — Чуть помолчав, она повторила: — Ты, Рэймонд, самый настоящий друг.
Это был «Апрель в Париже», версия 1954 года, от Сары Воэн, партию трубы исполнял Клиффорд Браун [27] . Так что я знал: это долгая запись, на добрых восемь минут. И меня это радовало, так как я знал еще, что после окончания песни мы бросим танцевать и пойдем в дом есть запеченную баранину. И еще я подозревал, что, поразмыслив, Эмили все же решит, что мой поступок с ее ежедневником не заслуживает столь легкого прощения. Мог ли я быть в чем-то уверен? Но по крайней мере в ближайшие несколько минут нам ничто не грозило, и мы могли продолжать свой танец под звездным небом.
27
Клиффорд Браун(1930–1956) — влиятельный, несмотря на свою короткую жизнь, джазовый трубач.
(Перевод Л. Бриловой)
Молверн-Хиллз
Ту весну я провел в Лондоне и, хотя не все задуманное было осуществлено, внес в свою жизнь приятное разнообразие. Однако неделя шла за неделей, близилось лето, и мной начало овладевать привычное беспокойство. Прежде всего возникла легкая паранойя: я стал опасаться, что вновь наткнусь где-нибудь на своих прежних университетских приятелей. Слишком часто уже, когда я бродил по Кэмдену или копался по мегасторам Уэст-Энда в дисках, на которые все равно не было денег, ко мне подходили однокашники с их вечными вопросами, как мне живется, после того как я оставил университет и отправился на поиск «счастья и богатства». Не то чтобы я стеснялся рассказывать о своих достижениях. Дело в том, что, за немногими исключениями, никто из них не был способен понять, в каких случаях на данном этапе я мог назвать прожитые несколько месяцев успешными, а в каких нет. Как уже было сказано, я осуществил не все, что задумал, однако то, что не было осуществлено, относилось, пожалуй, к долгосрочным целям. И все эти прослушивания, даже самые неудачные, представляли собой немалую ценность. Едва ли не во всех случаях я выносил из них опыт, знания о лондонской сцене или о музыкальном бизнесе в целом.
Иные из этих прослушиваний имели чисто профессиональный характер. Ты являлся на товарный склад или в перестроенный гараж, там был менеджер (иногда его заменяла подруга кого-нибудь из музыкантов), он узнавал, кто ты, и просил подождать, предлагал чай, а за стенкой грохотала репетирующая группа. Однако в большинстве случаев прослушивания проходили более хаотично. Собственно, когда наблюдаешь, как подходит в делу большая часть групп, становится ясно, почему вся музыкальная сцена в Лондоне гниет на корню. Время от времени мне случалось миновать несколько кварталов типовых домиков в предместье, взобраться со своей гитарой по лестнице и оказаться в затхлой комнате, где на полу громоздятся матрасы и спальные мешки, а музыканты едва открывают рот и избегают смотреть тебе в глаза. Я пел и играл под их пустыми взглядами, пока кто-нибудь не останавливал меня приблизительно такой фразой: «Ага, хватит. Спасибо, конечно, но это не совсем наш жанр».
Вскоре выяснилось, что многие из этих парней при прослушивании робеют или испытывают неловкость, но стоит завести какой-нибудь посторонний разговор, как они раскрепощаются. Тут-то я и собрал массу полезной информации: где находятся интересные клубы, каким еще группам нужен гитарист. Бывало, мне прямо-таки давали наводку. Как уже было сказано, с пустыми руками я не уходил никогда.
В целом буквально всем нравилась моя игра на гитаре, а про пение многие говорили, что бэк-вокалист из меня выйдет неплохой. Однако скоро я убедился в том, что есть два фактора, говорящих не в мою пользу. Во-первых, у меня не было оборудования. Многим группам требуется кто-то с электрогитарой, усилителями, микрофонами, желательно на колесах, а еще чтобы мог с ходу вписаться в концертный график. Я же был на своих двоих, с акустической, к тому же дрянной, гитарой. Так что, как бы им ни нравились мои ритмы или голос, выход был один — указать мне на дверь. И с этим не поспоришь.
Гораздо труднее было примириться со вторым главным препятствием — и, надо сказать, узнав о нем, я немало удивился. Оказалось, неладно то, что я сам пишу для себя песни. Я просто не мог этому поверить. Играю обычно в неопрятной квартире перед кружком пустых лиц, заканчиваю, почти полминуты длится тишина, а потом кто-нибудь спрашивает эдак подозрительно: «И чей же это был номер?» Говорю, что мой собственный, и все — занавес опускается. Кто-то пожимает плечами, кто-то трясет головой, кто-то обменивается лукавыми улыбками, потом выслушиваю очередной отказ.