Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Это ты прости. Я не должна была спрашивать, – тёплая, словно парное молоко с мёдом, леди Джанне соскользнула с расшитых подушек. Положила голову Марджере на колени, прося у него прощения, пытаясь загладить вину и безмолвно утешая.
– Джанне, – как тогда, за минуту до полуночи, позвал он искусанными, солёными губами. В его хрипловатом меццо-сопрано проскользнула неумелая, непривычная для этого голоса нежность.
– Выкинь из головы все эти слова… здесь и без них достаточно серебра, – он провёл ладонью по длинным вьющимся волосам Ртутной Девы, и она чуть приподняла голову. Согласно кивнула:
– До рассвета осталось всего несколько часов, Марджере... нож гильотины уже начал своё неумолимое падение. Но, пока лезвие горизонта не окрасилось нашей кровью, мы будем любимы. Марджере, мой лунный цветок…
Смерть света и рождение нежности: в три касания, пианиссимо, стряхивается ткань, выпуская из своего бутона двух крылатых эльфов. И снова, и снова набирает безудержную силу вальс на лезвии ножа гильотины, летящего вниз…
Они любят друг друга жадно, взахлёб, до полного и окончательного умопомрачения – ведь это их единственная ночь, когда можно всё и немного больше…
Когда светает, темнота выцветает, открывая, словно откатившийся прибой, два безвольных тела на кромке рассвета – жертвы кораблекрушения, они неподвижно лежат в обломках ночи, глядя в потолок. Потом одна из них, безымянная, молча исчезает прочь, чтобы окунуться в утро, испить рассвета и стать Рыжиком. А вторая всё так же продолжает лежать на полу, слизывая со щёк серебристые слёзы и ожидая, когда же заживёт её одинокое сердце…
Немного о местной специфике
…Ленточка, как и другие девушки-трамвайщицы с маршрута номер 67д, обитала в длинном одноэтажном доме, тоже неуловимо напоминающем трамвайный вагон. А ещё дом смахивал на старинную ладью из-за растянутых над плоской крышей многочисленных верёвок на столбиках. Там полоскались на ветру алые, белые, жемчужно-серые и розовые марлевые наряды барышень, сохнущие после стирки. На высоком крылечке с красно-зелёными витражными стёклышками сидели Ленточкины товарки. Кто курил длинную трубку на манер учёных мужей из Гильдии, кто лущил стручки фасоли, кто расчёсывал длинные волосы, а одна девушка, похожая на подсолнух из-за круглого личика и светлых волос, играла на губной гармошке какую-то грустную песенку.
– Добро пожаловать, – чуть улыбнувшись, Ленточка поднялась на крылечко, поманив за собой и затушевавшегося Диксона. Ему было неуютно, даже страшновато идти к дверям мимо этих тонких, зефирно-кружевных существ со щеками, исполосованными шрамами, и с бинтами на глазах. Тем более что на скрип ступенек под его башмаками все девушки, как по команде, повернули незрячие лица в сторону Камилло. Только та, что походила на подсолнух, продолжала выводить на губной гармошке задумчивую мелодию.
– Девчонки, это Камилло Диксон. Тот, который милый и мухнявый, и подарил мне свитер с оленьчиками, – лучась радостью, горделиво прозвякала Ленточка. – Он хочет завтра на Открытие Вод посмотреть, я его позвала переночевать у себя в комнате. Вы не против?
– Что ты, Ленточка, – отозвалась темноволосая барышня в бледно-голубом, шифоновом платье с джинсовыми заплатками и оторванным наискосок подолом. – Конечно, не против. Ты только своего мухнявого Камилло запеканкой не угощай. Её Иина не допекла, умчалась с гильдийцами гулять и бросила готовку на полдороге. Я её попробовала, так потом плевалась полдня. Совершенно сырая начинка, паучки на зубах так и скрипят, я молчу про тесто... Ты погоди, мы сейчас фасоли налущим и со спаржей быстренько пожарим, а вы пока чайку попейте.
– Ага, хорошо, – кивнула Ленточка, торопливо запихивая резко сбледнувшего с лица Диксона в дверь сразу двумя руками и помогая себе коленом. – Мы ещё сладостей из кофейни принесли, я на столе оставлю, угощайтесь.
– Ой, спасибо, – засмеялась темноволосая, и прикрикнула на девушку-подсолнух, вновь берясь за свои стручки, – Солинка, кончай терзать наш слух этой заунывщиной! Сыграй нам лучше «А на волшебном посохе нехилый набалдашник», всё-таки сегодня ночь Перемены, а не День траура по жертвам сексуального воздержания…
Под переливы девичьего смеха и пение губной гармошки красный, как варёный рак Камилло ввалился в дверь и порадовался, что в коридоре довольно темно... Продолжая тихо и радостно позвякивать, Ленточка помогла Камилло стащить верхнюю одежду и повесила его пальто, шляпу и шарф на незакомплексованно вбитые прямо в стену гвозди-шестисотки. Видимо, это была такая альтернативная Некоузская вешалка. По разноцветным матерчатым коврикам Диксон и Ленточка протопали мимо многочисленных дверей на просторную кухню. Она вновь напомнила Камилло трамвай – большими окнами, круглыми лампами в медных ободках и белой паутиной, причудливо сплетавшейся над плитой и в углах под потолком.
– Садись, сейчас погрею чай и угощу тебя чем-нибудь Некоузским, национальным, – Ленточка брякнула на электроплиту чайник с логотипом депо на боку и слегка подёргала паутину, чтобы разбудить её обитателей. Кинула паучкам кусочек мяса, и они деловито засновали над плитой, пуская синие электрические искры. Камилло послушно сел на высокий табурет, поджав ноги, и смиренно попросил:
– Ленточка, не надо меня пичкать местной спецификой, и так уже скоро из ушей полезет. Не надо национальной еды, пожалуйста,… а?
– Ты сам не подозреваешь, от чего отказываешься, – Ленточка уже по пояс исчезла в древнем пузатом холодильнике с алюминиевыми крылышками на дверце. – Засахаренный шпальник и чёрные озёрные барабульки никого не способны оставить равнодушными, а уж паштет из печени рыбальщиков! М-м-м… ты хотя бы попробуй!
– Эх, – согласился Камилло, вспомнив съеденный давеча сомнительный Рыжиков супец. Если уж после этой похлёбки он остался жив, то и Некоузскую самобытность способен переварить.
Сияющая Ленточка быстренько разложила на большом блюде какие-то тёмно-зелёные ягоды, похожие на кофейные зёрна, бутерброды с паштетом и непонятные чёрные кругляши со светлым блестящим пятном ровно посередине. Диксону они напомнили фотографии его детства – шарик с линзой, в который спрятан кадр плёнки. Закрываешь один глаз, смотришь в стёклышко, и перед тобой возникает объёмная картинка…
Пока Камилло предавался воспоминаниям, на плите вскипел чайник, и Ленточка заварила по стакану крепкого сладкого чая с лёгким привкусом дымка и чернослива.
– Ой, – умилился Диксон на серебряные подстаканники, на которых, в сплетениях паутинок, улыбался шкодной трамвай с крылышками. – Я, пожалуй, таки перееду жить в Некоузье! Где ещё увидишь такие милые анахронизмы?.. Надеюсь, что хотя бы подметать площадь перед Депо меня возьмут? Или там пробирки в лабораториях мыть? Я не брезгливый, на любую работу согласен…