Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Переезжай!! – Ленточка согласно встряхнула своей белой гривой. – Мы тут тебе комнатку на Нефтяге выделим, там всегда есть свободное жильё. Откроешь в Академгородке свой магазинчик, будешь челочничать в свой Фабричный Квартал за всякими там диковинками. Я уже прямо вижу лавочку где-нибудь в центре, на Серебряном ручье или на Озёрной набережной, и такую большую вывеску: «Яйца Диксона – всегда свежие, всегда с вами!».
– Пхе… спасибо, – Камилло, бедный, аж поперхнулся чаем от такого рекламного слогана, и Ленточка услужливо похлопала его по спине свёрнутым полотенчиком. Отдышавшись, Диксон взял пару ягодок – видимо, это и был шпальник в сахаре – и полюбопытствовал:
– Слушай, а почему у вас куриные яйца – такая ценность? Куры тут что, типа птицы Дронг, все давно вымерли, и теперь реликты исторической значимости?
– Ну да, у них очень короткая жизнь, нестись не успевают и вымирают год от года, – покивала Ленточка, садясь рядом и тоже деловито жуя шпальник. На вкус он оказался, как странная смесь пряников с капустой и лёгкой мятной ноткой, и Диксон предпочёл переключиться на паштетик – вот он действительно был выше всех похвал. Ленточка меж тем, прихлёбывая чай, продолжала:
– Курицы почти все гибнут в молодости, их ведьмы истребляют. Потому что курица в Некоузе – это единственная птица, которая способна распотрошить вокзальную ворону на запчасти, и при этом уничтожить ту ведьму, чьей душой ворона раньше была.
– Ого! – Диксон изумлённо почесал в усах. – Слушай, так ведь куры, они это, летать не умеют!
– Именно этим они и уничтожают ведьм, – охотно закивала Ленточка, – неумением летать. Это лишает ведьму силы, ведь вся её сущность есть свобода и вольный полёт. Теперь, благодаря тем яйцам, что ты ему обменял, Леонар станет народным героем всего депо. Может быть, ему даже дадут звание Инквизитора. Кстати, слушай, а зачем тебе семена кровежорок? Слада сказала, ради них ты отказался даже от гобелена айошской Пряхи!
– Ну… – Камилло уже хотел было доверить Ленточке свою тайну, но в последний момент всё же одумался и прикусил губу. Он не хотел расстраивать Ленточку в её последний день, а вернее, ночь после_жизни. Ведь завтра, освобождённая, Ленточка навсегда покинет Депо… так к чему ей груз Камилловых проблем – цепями на руках, якорями в этом мире?..
– Ну, Рыжик же собирался обменять наш пепелац, или как он его назвал – генератор накачки магнитного поля, а нам нужна защита от чернявок. Они вокруг постоянно лазают, достали хуже горькой редьки, – со второго раза ответил Диксон, почти не покривив душой. – Интересно кстати, на что и у кого Рыжик обменяет эту хренотень…
– Известно, у кого, – Ленточка поджала узкие алые губы. – У леди Джанне! Никто, кроме неё, ну и ещё главы Гильдии, цену за такую безумно дорогую вещь просто не даст. Только вот не знаю, что попросит твой Рыжик у Ртутной Девы взамен? И кстати – вряд ли после этой ночи она сможет с полным правом так называться. Ну, Ртутной ещё куда ни шло, но Девой?..
– Ленточка, – Диксон бережно коснулся локтя отвернувшейся к окну девушки. В стекле зыбко и смазанно отражалось её бледное личико со зло и печально перекосившимся ртом и повязкой на глазах. – Ленточка, поверь мне: Рыжик тебя не забудет, даже после… после ночи с леди Джанне. Вот увидишь. Хорош кукситься, тащи мне лучше своих барабулек. А то паштет я уже подъел.
– Так вот же они, – все ещё с отзвуком слёз в голосе звякнула Ленточка и махнула кружевным рукавом на непонятные чёрные кругляши. – Это озёрные рыбки, нафаршированные кусочками маринованного имбиря и орехами. Угощайся.
– Э… – Камилло покосился на кругляши. До него внезапно дошло, что светлые блямбочки на них – это рыбьи глазки. Но, поскольку Ленточка хищно караулила над его левым плечом, все ещё слегка обиженно шмыгая носом и скрестив руки на груди, Диксону пришлось зажать инстинкты в кулак и храбро откусить барабульки…
– М-м! – сообщил через минуту Камилло с набитым ртом.
– О, да, – добавил он ещё спустя пару минут, рубая рыбок с такой скоростью, что Майло рядом с ним показался бы медленным, словно улитка на склоне Фудзи. Барабульки, сочные, пряные и нежные, буквально таяли на языке. Ленточка удовлетворённо потёрла руки и похвалила:
– Вот и всё, а ты боялась, даже платье не помялось! В смысле, теперь ты понял, что зря пытался отказаться? То-то же, барабулек все не дураки отведать, их даже ведьмы едят. И ты вот ешь, так что за ушами трещит, хоть ты и из другого мира!
– Угу, – прочавкал Диксон, пытаясь одновременно говорить, жевать и вылизывать тарелку.
– Должно быть, я ведьма.
– Мужчин-ведьм не бывает, – засмеялась Ленточка. – У этих стерв рождаются только девочки. Сын у ведьмы такая же редкость, как и рождение дочери-Пряхи у айошей. Даже, наверное, такое ещё реже бывает. Единственный узмар, которого я знаю – нынешний глава Гильдии Изгнанников, Ариэль Арника. Но даже к нему, учёному, отношение на нашей стороне Озёр двоякое. Да, пусть он глава Гильдии, магистр и гений, пусть он сделал очень многое для нашего трамвайного депо, а кровь Арники уже наполовину алая ртуть, как и у нас всех. Вот только на вторую половину эта кровь – ведьмина топь. Кровь наших древних врагов. Мы всё время об этом помним.
– Постой, – Камилло оторвался от обгладывания …цатой по счёту барабульки,
– То есть узмар, это сын ведьмы?
– Ага. Это старинное слово, – согласно кивнула Ленточка, начиная убирать со стола.
– Хм… занятно, – опять задумчиво почесал в усах Диксон, вспомнив испуганные серые глаза и нервные паучьи пальцы Леонара. А также тот его вопрос: «Простите, вы… узмар?».
Дело в том, что о своей матери Диксон не знал ничего: со слов отца, она погибла во время кораблекрушения, когда всё их семейство перебиралось в Америку в начале войны. Камилло воспитывали именно отец и его сестра, Лили, – а от матери не осталось ничего. Ни чёрно-белой фотографии, ни какой-нибудь вещи, хранящей её запах и тепло рук, ни носового платка или тюбика помады, не уцелело даже завалящей бумажки вроде старых театральных билетов. Всё пошло ко дну, утонув в тёмных пучинах забвения. Всё исчезло. И в детстве, и даже в юности Камилло глупо и невпопад верил, что тут какая-то ошибка: может быть, неправильно посчитали уцелевших пассажиров, позабыли, пропустили. И не смыкались над той, что дала ему жизнь, молчаливые воды Атлантики – она всё-таки уцелела и сейчас там, где-нибудь на континенте, пытается отыскать следы своих родных,… Камилло искренне верил в это; он отчаянно жаждал чуда, но с проходящими годами эта жажда постепенно ушла и запряталась в дальний уголочек его души. Теперь он состарился, сам потерял того нерождённого ребёнка, – Диксон так и не узнал, сын это был, или дочь, – а потом и любимую жену. Казалось бы, всё давно оплакано и похоронено в памяти. Но сейчас – так неожиданно! – ожила забытая жажда, засыпала горло песком бредовых догадок и невнятных предчувствий…
– Эй, мухняша, что с тобой? Шпальника переел, зубы склеило? Ты чего молчишь и весь какой-то, того… перекошенный? – испуганная Ленточка помахала у него перед лицом забинтованными руками с крыльями белых кружев. – Диксон! Я с тобой разговариваю!
– А? – Камилло очнулся, встряхнув головой, и успокаивающим жестом положил ладонь на запястье Ленточки. – Прости, я задумался. Да и поздно уже, спать охота. Я хочу завтра на первом трамвае прокатиться, разбудишь?
– Конечно, да! Только тогда топай дрыхнуть, уже почти час ночи, а сорок восьмой выезжает в половину шестого утра. Топай-топай. Моя комната – седьмая от входа по левой стороне. Ты там устраивайся и чувствуй себя как дома, а мы с девчонками пойдём к полигону, Изгнанники вчера обещали нам какой-то невероятный фейерверк,… я только утром тебя растолкать заскочу.