Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Ты идёшь?.. – и продолжил спуск по лестнице.
Выйдя из подъезда, они оба захлебнулись в холодном, сыром ветре с привкусом дыма из заводских труб. По извивающейся дороге на холм взбирались одинаковые в жидком сумраке фигурки – воплощённая усталость. Словно они совсем не отдыхали этой ночью, и сейчас готовы упасть на обочину и мгновенно уснуть.
– Не правда ли, – негромко сказали рядом приятным голосом с южным акцентом, – при взгляде на этих бедолаг кажется, будто они тащат на своих сутулых плечах само небо? Серое, бетонное небо, придавившее их сверху, так что у них нет иного выхода – либо тащить его, день за днём, либо упасть и умереть под ногами тех, кто продолжит движение…
Рыжик и Камилло почти одновременно обернулись к говорившему, и уставились на молодого, симпатичного смуглого мужчину в костюме цвета спелой вишни. На шее, оттеняя белоснежный воротник-стойку, трепетал шёлковый платок – огненная кровь, расшитая вязью инея на стёклах. Камилло с некоторым сомнением узнал в этом мужчине того самого прохожего, что спрашивал у него дорогу на текстильную фабрику в прошлом октябре.
– Утро понедельника, – со смешком, дружески продолжил мужчина, – самое ужасное время в жизни… не так ли?
И посмотрел Рыжику прямо в глаза. Камилло ощутил этот взгляд – Рыжик вздрогнул, будто его нанизали на иголку, и замер, пришпиленный. Ветер сладко пах вишнями и шоколадом; в тёмно-карих глазах было столько спокойной уверенности в своей правоте, что она сминала всё на своём пути, сметала все преграды и блокпосты…
И тогда, корчась от невыносимой боли, выпотрошенный и раздавленный этой железной волей командора войны, сакилча южанина Дьена Садерьера, Рыжик рванулся вперёд, насаживая себя на иглу его немигающего взгляда.
Камилло не знал, сколько времени прошло (не больше четверти минуты, думал он позднее, не больше пятнадцати секунд под бетонной плитой серого неба) – но Рыжик вдруг шагнул вперёд, будто с края крыши, и тогда мужчина в вишнёвом костюме, побледнев, опустил глаза. Достал из кармана белоснежный платок, и дрожащими пальцами промокнул выступившие над верхней губой капельки пота.
– Ждал всю ночь, Садерьер? – глухо спросил Рыжик. Когда его губы шевельнулись, из угла рта по фарфоровой щеке пробежала ярко-алая струйка крови, и Камилло стиснул в карманах кулаки, удерживая крик. – Я знаю, тебя не пускало это здание… Я знаю, Дьен. Это я так сделал. И что ты будешь делать, если я сейчас повернусь и уйду в подъезд?..
Мужчина задумался – не наигранно, абсолютно всерьёз. Неуверенно протянул свой платок Рыжику, но тот зло мотнул головой и вытер щёку ладонью. Тихо подошедший Камилло положил руку ему на плечо – и был удостоен презрительно-сострадательного взгляда карих глаз.
– Знали бы вы, кто это… – тихо проговорил мужчина, едва заметно покачав головой, и Рыжик сильно вздрогнул под рукой Камилло.
– А мне всё равно, – проронил Диксон в ответ, и это была абсолютная правда. Сейчас он был готов отдать всё на свете, чтобы между ним и Рыжиком больше никогда не проскальзывал тот блик на стеклянной стене. Только лишившись своего одиночества, Камилло осознал, насколько глубоким оно было – и до дрожи страшился вновь очутиться тем, кем был до Рыжика. Одиноким, живущим по инерции человеком, похоронившим жену и не имеющим ни детей, ни друзей – лишь какие-то невнятные иллюзии общения с коллегами по работе.
– Послушайте, – теперь мужчина со странной фамилией Садерьер обратился к Рыжику, упрямо смотревшему на него исподлобья, – я верю в то, что вы способны сейчас вместе с Камилло войти в этот подъезд и больше никогда из него не выйти. Зима на исходе, все дороги открыты, границы между мирами смазываются и пропадают, и даже лучшим капо не остановить вас… Даже я уже выбился из сил, много раз пролетая стрелой совсем рядом и всё-таки не настигая цели. Но просто поймите, прошу вас, одну вещь: вам никогда не убежать от себя самого… милорд.
Рыжик поднял лицо – рот зло перекосился, а чёрные глаза смотрят одновременно со жгучей ненавистью и с безудержным весельем. По красивому смуглому лицу Дьена мелькнула тень непонимания, оторопелого страха и растерянности, когда Рыжик от души расхохотался, откинув голову и запустив тонкие, испачканные кровью пальцы в растрепавшиеся волосы.
– Послушай, – отсмеявшись, Рыжик склонил голову к плечу и серьёзно взглянул на Дьена, – если ты действительно веришь в то, что говоришь – то почему бы тебе просто не дать мне пожить так, как я хочу? Раз – как ты утверждаешь – я всё равно вернусь туда, откуда сбежал?
Садерьер в ответ слабо вздохнул и посмотрел на восток, где серое постепенно становилось грязно-белым – кафель в операционных и моргах нищей окружной больницы. Возле его тёмно-карих глаз обозначились усталые морщинки, и сразу стало заметно, что Дьен гораздо старше, чем кажется. Старше на долгие годы войны, на страшные списки потерь и горестей…
– Попробуйте, – сказал Садерьер, и зябко поёжился, проведя ладонями по дорогой вишнёвой ткани своего пиджака. – И... прошу вас, включите телефон. Сейчас весна, а ваш неясный статус и… природные склонности могут стать причиной больших проблем. Всё Некоузье до сих пор открыто, хотя Кронверк и глушит по-чёрному весь клин. Это личная просьба. Я… я тревожусь за вас, и не только из-за моего долга крови сакилчей. Можете не поверить мне, но я к вам искренне привязан, хотя иногда вы меня просто…. мммх!.. доводите.
– Да, я знаю. И хочешь вдобавок привязать меня к себе. Прочной цепью. Или ржавой колючей проволокой. Спасибо, Дьен, я очень тронут, – Рыжик горько усмехнулся, опустив ресницы.
– Ладно, Дьен, я включу телефон. Но только потому, что очень не хочу в Кирпичное. Или на чашечку чая к светлому ангелу Некоузья Элен Ливали. А сейчас не будешь ли ты так любезен, подвезти нас до Фабричного квартала? Раз уж дожидался тут всю ночь возле подъезда…
– Прошу вас, – Садерьер подошёл к припаркованному в паре шагов чёрному бронированному Mitsubishi Lancer, и с поклоном открыл переднюю дверцу. Рыжик уцепил Камилло за уже весьма затрёпанный от множества таких цепляний рукав пальто и чуть потянул за собой. Диксон кивнул с улыбкой и опять поймал на себе взгляд карих глаз Дьена – в нём была печаль, невысказанные предостережения, уговоры… и жалость. Так смотрят на смертельно больного человека, который громко отказался признавать правдой свой ужасный диагноз.
– Скоро будем дома, – сказал Рыжик, изящно-привычным жестом подбирая полы пальто и садясь в авто; Камилло понял, что Рыжик проделывал это столько раз, что сейчас действует по инерции, не задумываясь. Диксон взглянул на профиль Рыжика в рамке окна – фарфорово-белое лицо, рыжая прядка на скуле, чуть приоткрытые губы, печальные и усталые глаза… Чёрные глаза того, кто слишком многое пережил для того, чтобы быть счастливым и уметь верить людям.
Страх того, что сейчас Садерьер заведёт мотор и уедет без Камилло, увезёт с собой Рыжика, пронзил Диксона как разряд электричества, и заставил торопливо и оттого неловко пробраться на заднее сиденье. В салоне пахло вишнями и шоколадом – точь-в-точь как ночью, на балконе! – в магнитоле пела Эния. Они ехали совсем недолго – минут десять, наверное. За тонированными стёклами летели прочь совершенно незнакомые улицы и кварталы. Камилло страшно удивился, когда после очередного поворота они выехали из тупика за прачечной и буквально через пару минут остановились у его дома.