Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Камилло, прости меня за это…
И Диксон, кивая в ответ, плачет от раскаяния, – солёные капли искрами в золотисто-рыжих волосах, – готовый умереть (или убить) ради этого выкидыша ночи, отродья безымянной Тьмы…
– Вы… вы что делаете?! – Дьен с безумным взглядом оторвал Рыжика от Камилло, схватив его за запястье и резко вздёрнув на ноги. Вцепился ему в горло, еле сдерживаясь, чтобы не придушить эту тварь. – Как вы смеете?.. Вы что, с ума сошли?!
– Да, – еле шевельнулись губы Рыжика. – Я давно сошёл с ума, Дьен Садерьер. В ту ночь, когда ты воскресил меня из мёртвых, когда сапожной иглой зашил мою душу по собственной выкройке, и каждый стежок был как ещё одна смерть. Я сошёл с ума, когда ты вырвал моё сердце и сказал: ничего, не беспокойтесь, заживёт… Ты до сих пор не понял, Дьен Садерьер – мне нечего терять. Я уже не боюсь никакой боли – я испробовал всё. Я всего лишь хочу…
Он задохнулся, пытаясь вырваться из пальцев Дьена – тот отпустил, и Рыжик, потирая горло, опять сел возле Камилло, накрыв ладонью его перевязанное запястье. Тихо закончил:
– Я просто хочу быть искренне любимым – таким, какой уж есть. Спасибо Диксону и моей судьбе – я всё-таки отважился сделать шаг навстречу из моей темноты.
– Но Камилло ведь… – заикнулся было Садерьер – и поперхнулся, обожженный взглядом серо-голубых глаз Диксона, в которых было невыносимое презрение к Дьену и всем его словам.
– Я пойду с тобой, Рыжик, – сказал Камилло Диксон. – С тобой я пойду куда угодно. Я говорю тебе: «Да!».
====== 10. Не отдам! ======
…Нет, конечно, были в моей жизни пробуждения и похуже. Но конкретно это могло бы занять среди них почётное третье место. А то и второе, с серебряной медалью, пением гимна и аплодисментами, переходящими в овацию.
Я разлепила ресницы и вздрогнула от боли, растёкшейся по всему моему телу озерцами беспощадной, раскалённой лавы. Контуры предметов расплывались, словно за залитым водой стеклом, но я всё-таки поняла, что нахожусь в белой, пропитанной запахами лекарств комнате. И что, несмотря на отчаянный прыжок с седьмого этажа, я всё-таки жива, отловлена и лишена возможности сопротивляться. Дерьмово.
Ещё через пару минут борьбы с желанием тихо потерять сознание и смириться с уготованной мне участью, я установила, что:
а) За дверью с матовым стеклом кто-то общается и попутно кипятит инструменты
б) Я привязана к креслу, причём в позе, недвусмысленно указывающей на то, что тошнило меня с утречка отнюдь не просто так, и что от этой проблемы меня собираются избавить. Сейчас ввалится парочка гинекологов, и если потом меня когда и будет тошнить, то только с перепою. А вот это уже так дерьмово, что дерьмовей некуда.
«Подонки! – подумала я с такой холодной, кристальной злостью, что даже рассеялся туман боли в голове. – Сволочи! Я вам не дамся, даже и не надейтесь. Может, я просто обожаю, когда меня по утрам выворачивает в тазик! Вот так-то».
Так, ещё раз проедемся по основным пунктам: запястья примотаны к подлокотникам кресла, щиколотки – к ножкам, рот заклеен пластырем. Неизвестно, сколько там прообщаются между собой эти гады, так что нечего рассусоливать, Оркилья, берись за дело.
С третьей попытки мне удалось ухватить зубами пластырь изнутри, и я принялась яростно зажёвывать его, сдирая с кожи и мотая головой – из глаз катились слёзы, которые я не могла стереть. Когда рот оказался свободен, настала очередь попробовать на вкус желтоватые тряпки, удерживавшие правую руку. Очевидно, подонки не ожидали от меня никаких решительных действий – узел на тряпке был всего один, хотя и крепкий. Я бы, например, штук десять бы понавязала… С освобождённой рукой дело пошло веселее и бодрее, хотя левое запястье оказалось сломано и, отвязывая ноги, я дрожала от боли и то и дело кусала себя за кисть, чтобы, не дай бог, не упасть в обморок.
Толком осмотреться и проверить себя на целость я не успела – подонок докипятил свой инструмент, и со словами «Тут делов-то на полчаса, щас всё сделаем, как хочет комендант, и пойдём на обед, я есть хочу» сунулся в дверь. Заорать он просто не успел – удар подставкой капельницы в зубы кого угодно лишит голоса.
Чётко осознавая, что в живых его оставить я просто не могу, я ногой прихлопнула дверь, и, не выпуская капельницы, плечом толкнула мужчину в белом халате. На гладко выбритом лице мелькнула такая махровая смесь шока, удивления и стража – как же, жертва нападает первой! – что злость во мне заклокотала, будто магма. Были бы обе руки здоровы – просто задушила бы этого самоуверенного холёного гада!! Не давая ему опомниться, я толкнула ещё раз, и когда он упал, нелепо хватаясь руками за стеклянную дверцу шкафа, примерилась и ударила его острым углом подставки в висок. Туда, где нет кости. Я знаю – так можно убить человека. Я вообще очень хорошо знаю анатомию, я всегда хорошо училась…
Мысли поплыли, и я прижалась лбом к спасительно холодной стойке капельницы. Там, за дверью, кто-то есть. Он, скорее всего, ничего не слышал – но на авось полагаться нельзя. Так мне всегда говорил Норд. Жаль, что в наборе инструментов для аборта нет ничего колюще-режущего. Я бы сейчас не отказалась от скальпеля. И…и! Осторожненько отставив в сторону капельницу, я дрожащей рукой подняла с пола укатившийся под кресло пузырь хлороформа. Зубами откупорила, плеснула на одну из тряпок, которыми меня привязывали. Так, задержим дыхание, чтобы не шлёпнуться тушкой на пороге, и с тряпкой наперевес пойдём в дверь…
Длинная комната с жёлтыми стенами, свет матовых ламп, у рукомойника стоит молодая девчонка и моет свои лапки так, будто они сделаны из золота. Я успела пройти два шага, когда она обернулась на скрип качнувшейся от сквозняка двери.
– Ах ты сука! – прошипела белобрысая и попыталась отскочить к столу с автоклавом, но я безрассудно прыгнула на маленькую мерзавку всем телом. Перед лицом мелькнули длинные кофейные ноготки, правую щёку и угол глаза обожгло огнём. Я в ответ стиснула пальцы на её плечах – что-то гадко хрустнуло, и девица заорала, закинув голову и пытаясь ударить меня коленом. «Щас ей, – подумала я, с размаху припечатывая тряпку на симпатичное личико, и стараясь не замечать ни рвущих и царапающих меня ногтей, ни боли в повисшей плетью левой руке. – Нечего тут орать, привлекая всеобщее внимание… Вот чёрт!».
Наверное, я сама вдохнула хлороформа – закружилась голова, и я съехала с всё ещё слабо извивающейся блондиночки на кафельный пол. Кашляя, девица отбросила тряпку, шатаясь и хватаясь руками за мебель, встала, и зло прошипела:
– А ты кусачая, тварь! Не зря Норд велел избавиться от твоего последыша… Сволочь, ты мне ключицу сломала, ты сейчас за это кровью рыдать будешь, поняла?
– Ч… что?.. – я подняла на эту дрянь безумный взгляд, плохо понимая, что мне сейчас сказали.
– Ах, так ты ещё не знаешь, шлюха? – почти ласково спросила белобрысая тварь, улыбаясь разбитыми губами и глядя на меня сверху вниз.
– Думаешь, в твоём возрасте залётов не бывает? Очень они даже бывают. Только Норду не нужны проблемы. Поняла, стерва испанская? Или ты уже губу на директора раскатала? А?
Я стиснула зубы, чтобы не закричать от боли и унижения. Господи, неужели это правда. Неужели человек, которого я любила, оказался способен на такую низость… Мой прекрасный, гордый и безукоризненный Норд, что называл меня своей розой и согревал зимними ночами…
– Не верю!! – прорычала я хрипло, пытаясь встать. Девица со злым оскалом сильно пнула меня носком туфли в живот, но я успела схватить её здоровой рукой за щиколотку – и дёрнула вниз.