Non Cursum Perficio
Шрифт:
– До свиданья, Дьен, – сказал Рыжик бесцветным голосом, и, не дав Садерьеру времени как-то отреагировать, быстро ушёл в подъезд – только пролетевший за плечом шарф мелькнул.
– М… спасибо, что не отказались нас подвезти, – сформулировал после некоторой запинки вежливый Диксон. Садерьер обернулся к нему, ухватившись рукой за край своего сиденья. На безымянном пальце у него был перстень с крупным рубином, похожим на осколок замёрзшей крови.
– Камилло, – мягко сказал Дьен, вздохнул и сказал совершенно не то, что Диксон ожидал услышать, – берегите Рыжика. Сейчас опасное время, скоро день весеннего равноденствия, и…
– Боюсь, что я не понимаю вас, – осторожно перебил Камилло. – Рыжик ведь ничего мне не рассказывал, ему неприятно вспоминать своё прошлое. И все эти странные общежития, смутные слухи – для меня как ощущение дежа вю. Кирпичное, Северная, Берёзники…
– Дай Са, чтобы и дальше вас двоих это не касалось, – тихо отозвался Дьен и протянул свою визитку (безусловно, вишнёвую, с белой вязью надписи). – Это… на всякий случай. Если что.
В кухне на плите беззвучно выкипал чайник; Рыжик, закрыв глаза, сидел у окна на табуретке. Он выглядел измученным и усталым, в уголках рта запеклась кровь, и даже золотисто-рыжие волосы как-то выцвели и потускнели, утратив своё тёплое сияние. Камилло тихонечко подошёл, выключив газ под бунтующим чайником, и сел напротив, уткнув локти в колени, а подбородок в скрещенные кисти рук.
– Ты, должно быть, хочешь объяснений, – еле слышно проговорил Рыжик, не открывая глаз.
– Всё нормально, я понимаю, что должен всё объяснить… Но прошу тебя, Камилло, только не сейчас. У меня нет на это сил, я так устал… Потерпи, завтра я тебе всё-всё расскажу, но только не сегодня, Камилло, только не сейчас… дай мне отдохнуть. Пожалуйста.
Повисло молчание; потом Камилло тихо, но твёрдо произнёс, словно утверждение:
– Рыжик.
Тот поднял голову и посмотрел на Камилло с молчаливым вопросом.
– Рыжик, если ты не хочешь рассказывать о себе, если это тебе неприятно – не рассказывай. Мне не нужны никакие объяснения, мне нужен ты. Знаю, это опять невыносимо пошло звучит, но что сделаешь, если эту фразу за века успели истаскать до состояния посудной тряпочки? Я по-другому не могу сказать. Примирись с моей жуткой примитивностью и послушай – ты нужен мне, Рыжик, кем бы ты ни был. Я знаю, чего я прошу. Честное чучельское слово. Ты мне веришь? – Камилло подался вперёд, ловя ускользающий антрацитовый взгляд. Рыжик довольно долгое время молчал, пытаясь осознать смысл сказанного, потом вновь бессильно закрыл глаза и едва слышно отозвался невпопад: «Спасибо». Диксон тепло улыбнулся в ответ, увёл засыпающего на ходу Рыжика на диван, и тихонько, стараясь не шуметь, испёк печенья и заварил свежий чай…
Часам к одиннадцати Рыжик вновь занял табуретку у окна – заметно повеселевший и ужасно голодный, и они пили чай и уютно молчали в свои чашки, и таскали печенье из круглой вазочки – кто быстрее ухватит, пока за окном утекал с талой водой февраль и все его понедельники…
И это, вопреки словам Дьена Садерьера, было очень, очень счастливое утро.
====== 9. Ножницы всем в мире нитям ======
Утро первого марта, ознаменовавшее приход в мир весны, выдалось просто чудесным. На ум Камилло пришло почему-то словосочетание «юность мира». Всё вокруг и впрямь выглядело, как в первый день после Сотворения. Солнечные лучи с точностью опытного чертёжника обводили все линии и плоскости золотистым стилом, небо отражалось в умытых ночным дождём стёклах и весёлыми брызгами луж разлеталось из-под колёс автомобилей.
Камилло в этот день проснулся первым – рано, на часах ещё не было и восьми. Тёплое сияние заливало комнату и горело на волосах Рыжика, безмятежно спавшего на своём диване лицом в подушку. Когда Диксон, шлёпая тапочками и чихая, попёрся на кухню, он даже не пошевелился, до того крепко спал. Напевая себе в усы, Камилло сварганил традиционный чай с печенюшками, потом подумал-подумал и, преодолев сладкую субботишную лень, взялся за сотворение омлета. Это было занятие столь же ответственное, сколь и сотворение мира. Взбалтывая яйца с молоком и поджаривая бекон, Камилло слышал, как бродит по квартирке заспанный Рыжик. Шуршание – вытащил из-под двери свежие газеты. Скрип двери в ванную, шум воды, фырки. Шлёп – опять мыльница вылетела из рук Рыжика и весело упрыгала под ванную. Негромкая, но эмоциональная брань, возня. Опять скрип двери. Шорох скользящего по волосам гребня, тихое мурлыканье…
Камилло, улыбнувшись, подкинул омлет над сковородкой, чтобы перевернуть, не перевернул (этот фокус получался у него раз из тридцати) и взялся за лопаточку.
– Какой сейчас сезон, в это первое утро марта? – тихонечко спросил Рыжик, останавливаясь в дверях и сумеречно глядя на замершего с лопаточкой в руке Диксона. – Когда так опасно, между зимой и весной, на тонкой острой кромке, качаясь и балансируя – то что это?
– Сквознячная оттепель, – Камилло всё-таки перевернул раздражённо плевавшийся маслом омлет и задумчиво почесал усы ручкой лопаточки. – Но в этот сезон, Рыжик, важно помнить, что он весь – кратковременно и снаружи. А в тебе самом в эти дни из прошлогоднего зерна света проклёвывается сладкое солнце грядущей весны… Его нужно кормить радостными мыслями и горячим омлетом, и тогда в срок иссякнут сквозняки и ветра оттепели, и придёт тепло.
Рыжик заворожено смотрел на Диксона раскосыми кошачьими глазами, обхватив себя руками за плечи и чуть приоткрыв губы. Он обожал слушать голос светлого сердца Камилло и впитывать его тёплые, заполнявшие внутреннюю пустоту слова. Особенно прекрасно они звучали в те минуты, когда старикан не вспоминал вдруг, что не умеет «говорить красиво», и не выдавал эту жуткую фразу «я по-другому не могу сказать» (конец цитаты). Хотя, может, он просто стеснялся?
– Да, достань сыр из холодильника, будь так любезен. Наш неподражаемый омлет вступает в финальную фазу созревания!
Повинуясь взмаху деревянной лопаточки, Рыжик вытряхнул из недр холодильника много разных сырных огрызков в пакетиках, которые уже было страшно съесть, но ещё было жалко выкинуть.
– Ты умеешь превращать слова в Истину, – похвалил он, строгая сыр на тёрке – горка завитков всех оттенков жёлтого цвета росла на доске под его тонкими пальцами. – Это дар, близкий к дару демиурга, Камилло. И не эта ли твоя нить вдета в ушко моей иглы? Помнишь, как про нас та девочка-ведьма сказала, когда мы на Пустыри шли… Мы оба с тобой прошиты этой нитью, мы соединили две параллельные реальности – твою и мою, сплели их воедино. Но навсегда ли?
Камилло промолчал, не найдя, что ответить. Иногда ему было невыносимо тяжело плыть на одной глубине с Рыжиком – не хватало воздуха, кружилась голова, хотелось простых разговоров и отношений к миру. Горстями насыпая сыр на омлет, Рыжик грустно улыбался каким-то своим мыслям. Потом сказал мимо Диксона в мартовский, хрустально-холодный воздух за окном:
– Март – это ножницы всем в мире нитям, всем привязанностям. Межсезонье…
Рыжик отряхнул пальцы и посмотрел в лицо Камилло – бесстрашно и бестрепетно, пронзив Диксона теми своими словами, что так и не сумели прозвучать вслух, прозвенеть серебром.