Ноша избранности
Шрифт:
– Значит неплохой?
– Ане показалось что она нащупала что-то общее. Рабыня её оптимизма не разделяла:
– Неплох, если всё по его воле делается. В городе его за глаза "Мясник" зовут и бояться.
Аня смутилась. Кличка - кличкой, но на кровожадного мясника хозяин дома совсем не смахивал. Скорее на медведя. Грубоват, опасен конечно, но и симпатичен.
– Мне показалось, что он умеет привлекать сердца...
Глаза собеседницы зло сверкнули:
– Ты - ведьма, тебе виднее.
Что это? Неужели ревность? Ощущение - будто идёшь по раскачивающемуся канату. Одно неловкое движение и... Интересно, а что будет? Она всё-таки гостья.
– Верно говоришь, - прошептала Аня как бы для себя. Перед её мысленным взором детали сложились в картинку, поражавшую своей ясностью: конечно хозяин спал с рабыней. Так же просто, как ел, пил, балагурил и, возможно, дрался. Но и рабыня не была бездушной вещью. Эта, раньше времени усохшая женщина, похоже безумно и молча обожала своего шумного, громогласного, несомненно харизматичного повелителя и ... столь же безумно и молча ревновала его к каждой юбке. Тоже похоже, не без оснований.
– Верно.
– повторила девушка уже вслух.
– Судьбе было угодно, чтобы мой путь и его путь пересеклись, но то, что вдруг пересеклось вдруг и расходится. А вот ваши пути, пожалуй, будут сплетены до последнего часа.
Аня не слишком рисковала изрекая своё предсказание. Она то в городе не задержится. По крайней мере на долго. А вот рабыне от хозяина никуда не деться. Ну, не похож этот медведь на жмота, способного ради пары медяков сбыть со двора постаревшую, но верную служанку. Скорей вторую, свежую работницу купит.
Бесформенное, похожее на мешок длинное платье подогнано по фигуре шнурками и заколками. Объёмистый шарф скрывает короткую стрижку. На ногах - кожаные подошвы с ремешками. И, поверх всего - покрывало, способное из-за своей обширности заменить плащ.
Мужчины естественно поворчали по поводу женской неторопливости, но скорее для проформы.
Гастас тоже ополоснулся у колодца, побрился, и даже помолодел. Совсем юнец. И двадцати лет нет. Хотя, наверно для этого мира и для этой эпохи - двадцать лет - серьёзный возраст, если за оружие в двенадцать - четырнадцать берутся. Он снял панцирь, переоделся: рубаха, штаны, короткий плащ, кожаные башмаки-поршни на шнурках с подшитой подошвой из толстой кожи. Выглядел юноша вполне симпатично, хотя и терялся на фоне Тадарика. Этот вырядился в пух и прах: меховая шапка, роскошный по местным меркам полосатый, длинный, до земли плащ, отороченный для пущей красоты ярко-рыжим, лисьим мехом; перевязь с медными бляхами, напомнили Ане наряд Портоса. Как тот книжный гигант, Тадарик явно не прочь был прихвастнуть своим достатком. Свита из нахлебников и посетителей харчевни добавляла ему внушительности. Пленника тоже решено было взять с собой. Его поволокли, как пса, на верёвке, не обращая внимания ни на стоны, ни на измученный вид. Крошечный, пеший переход буквально убил этого наездника "по жизни".
Солнце клонилось к горизонту, посетителей в суде уже не оставалось и Тадарик смог сразу приступить к сути дела:
– Уважаемые хранители законов, - начал он не без рисовки и пафоса.
– Мой гость, приехавший издалека, хочет подать жалобу на учинённое над ним беззаконие. Он сопровождал торговый караван, когда грязные и беззаконные бродяги, кормящие своих собак человечиной, напали на них и захватили в плен его и его товарищей по оружию. Так же мой гость свидетельствует ещё об одном преступлении, совершившемся
– Тадарик, - вздохнув, остановил краснобая седой, дряхлеющий уже мужчина в добротном платье, поверх которого был накинут длинный, полосатый, как у Тадарика плащ, но не с лисьей, а с куньей оторочкой. Не иначе - городской судья.
– Ты же знаешь, что такие жалобы подобны туману? Мы бессильны усмирить бесчинства собачников в степи. Только в городе мы можем требовать от них уважения к закону.
– А тебе-то что за печаль, уважаемый хранитель справедливости?
– резко сменил тон беседы Тадарик, переходя от пафоса чуть ли ни к панибратству.
– Твоё дело - принять жалобу, присоединить её к многим и прочим. Остальное - во власти богов и судьбы.
– Разумно сказано, - смягчился судья и тут же хитро прищурился.
– Но жалобы пишутся на телячьей коже, а она стоит не дёшево.
– Среди моих гостей нет нищих, - возразил судье Тадарик. И седеющие помощники судьи зашевелились, извлекая из сундука, на котором сидели, куски выскобленной добела тонкой кожи, тростинки для письма, роговые чернильницы и стопки исписанных, тоненьких деревянных дощечек, - как поняла Аня местные книги и кодексы.
– Порядок есть порядок, - не обращая внимания на эти приготовления, заметил судья.
– Прежде чем принять жалобу, мы должны удостовериться, что твой гость действительно свободный, достойный доверия человек. У него есть свидетели?
– Есть. Мой гость не впервые останавливается в моём доме. Я знаю его, знаю его друзей. Мои друзья, жители нашего города, тоже знают их...
– Этого достаточно, - остановил Тадарика судья.
– Необходимый документ может быть составлен.
– Он кивнул помощнику-писцу.
– Приступай. Как имя твоего гостя?
– Гастас.
– Откуда он родом?
– Из "Костричей", но не из Больших, а из Малых, из тех, что стоят на реке "Тихой", у "Мелких болот".
– Мог бы и не объяснять, - буркнул писец.
– Все они из "Костричей" чёрнявые, что твои головёшки и вечно их по свету носит: земля хлеб не родит, а в тамошних болотах не поохотишься толком. Разве что птицы много.
Судья зло зыркнул на болтуна:
– Тихо там!
– продолжил расспросы.
– Кто его родители?
– Я - сирота.
Реплику юноши судья проигнорировал, по-прежнему обращаясь лишь к Тадарику.
– Что же касается женщины...
– Госпожи Анны, - уточнил Тадарик.
– Да, госпожи Анны. Кто поручится за неё?
– Гастас. Высокий суд признал его достойным доверия, о чём сейчас и пишется на телячьей коже. Суд не может объявить свои же слова - ложью.
Судья поморщился, но то ли не смог подобрать возражения, то ли не захотел:
– Разумно. Так что же говорит Гастас из "Малых Костричей"?
Гастас выступил вперёд:
– Я собственными глазами видел, как собачники пленили в балке у "Голодного колодца" госпожу Анну и двух её спутников, мирно отдыхавших под сенью деревьев. Одежда путников свидетельствовала о их высоком положении. Если суд потребует, одежда госпожи Анны будет ему представлена. Сейчас я могу показать суду лишь лоскут от головного покрывала госпожи Анны.
Квадрат ткани лёг на стол перед судьёй. Обтрёпанный, мятый, серый от грязи. Старик недоверчиво помял ткань в пальцах. Брови его удивлённо поползли вверх: