Ноша избранности
Шрифт:
Возвращение воинов действительно оживило обстановку. Гомон, толкотня. Мужчины освобождаются от доспехов, плещутся и фыркают у колодца, поливая друг-другу, распаренные и пропотевшие под жёсткой кожей доспехов, тела ледяной водой. Из погреба появляется пиво, на вертеле жарится целый баран.
Гастас приветствует хозяина, тот хлопает юношу по плечу:
– Как сторговались? Где Лагаст?
– Спит в саду. Ему неможется.
– И так бывает. Как поторговались?
– Держи долг.
– Монеты переходят из рук в руки.
– Добре. Что ещё взял?
– Оружие, брони, три коня.
– Да ты их ободрал, как липку!
– Старался.
– За это следует выпить.
– Согласен. Выпить следует. А на торге как?
– Не очень. Наглеть начали. Рановато.
– Наглеть?
– Да. Оно всегда так. Начинается всё тихо, мирно. Кажется, даже, что мы там - без надобности. Потом собачники начинают наглеть. А в последний день никогда без крови не обходится. Так я и говорю: рановато они наглеть начали. Второй день сегодня был.
– Думаешь, завтра?
– Нет, не думаю. Рано. Они ещё рабов не продали. Но дня через три - можно ждать всего, - мужчина сдирает с себя броню, толкает одного из товарищей.
– Плесни-ка водички, - трёт тело мочалом, фыркает от удовольствия и, натянув на тело чистую, поданную служанкой рубаху, командует.
– За столы! Мясо стынет!
Алевтина, как бы случайно, подворачивается ему под руку. И вот она уже в объятиях гиганта:
– Вечер добрый, красотка. Скучала? Или весь день на соломе проспала?
Неожиданно для себя, Тина смущается, не зная, что ответить. Тадарик заливисто хохочет, шлёпает её по заду:
– Да не красней! Ночью бодрее будешь!
Жаркая волна проходит по телу Алевтины. Она жмурится, стискивая зубы, лишь бы не застонать. А Тадарик уже на веранде делит мясо, рассаживая свою команду за столы. Мясо, каша, хлеб, пиво: всего вдоволь. Ешь - не хочу.
Алевтина пытается пристроиться рядом с ним на лавке, но воин вручает ей большой кусок мяса с хлебом и отправляет прочь: "Не дразни мужчин, красотка, я - ревнивый." Тут же, во дворе воины обдирают двух баранов - мясо на завтрак. Шкуры - распялить на заборе. Ножки, опалённые головы и кости с потрохами - в котёл. Они будут томиться всю ночь. Мясо - в горшки под пивной маринад. Лекарка права: замаринованное мясо и без костей жарится очень быстро. В одном из стойл теснится дюжина свежих овец. Воинов полагается кормить.
Мужчины едят скоро, плотно. Большинство (это горожане) - торопятся по домам. Они придут под утро. Остальные, тоже измотанные дневным караулом, быстро засыпают: кто на лавке, кто на полу. Благо - веранда большая. Никто и не заметил, как и когда исчез хозяин.
Алевтина, скучая, прислонилась к одному из стойл конюшни. Мужская рука зажимает ей рот, вторая - подхватывает, втягивая в темноту.
– Тс-с-с, красотка.
– Тадарик, - сдавленно стонет девушка вся в предчувствии. Пальцы её сами по себе начинают сдирать одежду. Ох, эти завязки, эти шнурки! Сильные руки швыряют её на солому.
– Та-да-рик!
Сладостное существование на грани обморока, длящееся целую вечность. Сладкая волна опять поднимается по телу. Но сил нет. Даже не слабый стон. Тадарик приподнимает её, как куклу, нежно отирает слезинку с щеки, подносит к губам флягу:
– Пей.
Сладкая, с кислинкой медовая шипучка освежает горло.
– Я умерла?
– Пока, нет.
– его рот тянется к её рту, губы приникают к губам. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от избытка чувств, женщина отталкивает его. Толчок едва различим, но мужчина не настаивает, отодвигается. На нём тоже нет ничего, кроме кожаного пояса с кошельком. Из кошеля Тадарик бережно достаёт две крохотные, золотые серёжки, осторожно вдевает их в уши девушке:
– За мной не пропадёт.
Какие подарки? Какие серёжки? Разум Алевтины заблудился в облаках блаженства. Не в силах сдержать обуревающие её чувства, Тина приникает к груди любовника, трётся о неё, как кошка, лицом, телом, целует. Мужчина гладит её, треплет волосы, почёсывает спинку:
– Теперь вижу, что соскучилась.
– Ужасно соскучилась. Ты - лучше всех!
– Не сомневаюсь.
– Что сегодня было! Что было!
– А что?
Алевтина рассказывает: о торге, о ссоре Гастаса с товарищами, о покупках Анны. Особенно её возмущает несправедливость Гастаса к ней, к Алевтине. Но Тадарик отчего-то хмыкает удовлетворённо, переспрашивает:
– Значит, денег он им не дал? Пивом обошёлся? Молодец, юноша. Так с этим народом и надо.
– Но он же меня...
– пытается повернуть разговор Тина.
– А-а-а!
– машет рукой Тадарик.
– Остынь. И дай ему остыть. Я сам с ним поговорю.
– Когда?
– Как только кочевники уйдут.
– А завтра?
– Завтра мне некогда.
– Ну, знаешь...
– надувает губы красавица, но мужчине мало дела до её обид. Подхватив девицу на руки, он привычно швыряет её на солому.
Она так и уснула под ним, не выдержав наплыва ощущений и провалившись в сон, как в обморок. Тадарик не стал насиловать бесчувственное тело. Зачем? Ещё не одна ночь впереди. И так порезвился неплохо. Ведро с водой стояло у стены. Он ополоснулся, оделся, постоял над раскрытым женским телом. Так себе, красотка. Видывал он и лучших. Поразмыслив, достал из кошелька серебряную денежку и на шнурке, повесил любовнице на шею. Так будет честно. Отыскал её одежду, прикрыл, как одеялом. Спи, милочка. Вышел на двор.
Поверженные сном мужчины, лежали, как тела на поле боя. Перешагнув одного из спящих, Тадарик поднялся на веранду, насторожился. В темноте кто-то был. Нащупав огненные камни в кисете, мужчина высек искру, зажёг один из факелов. За столом, над кружкой пива, подперев голову руками, сидел Гастас.
Хозяин вставил факел в гнездо, выбрал кружку, плеснул в него пива, сел напротив гостя, спросил:
– Что не спишь?
– Не спится.
– Чего так? Да говори уж.
– Госпожа Анна спит.