Ноша избранности
Шрифт:
Вышли мы, как говорится, на круг и начались танцы.
Выкормыш на меня вихрем налетел: рубит - роздыху не даёт. Меч у него крепкий, литой, не чета моему, клёпанному. Чую, худо моё дело, но не безнадёжно, потому как первый натиск выдержал. И давай я его "пробовать". Он - три удара, а я - один. Он три - я один. Пятюсь помаленьку, щитом прикрываюсь. От щита этого уже щепа летит. Не важно. Жив останусь - новый куплю. А важно иное: свой щит мой противник низковато держит. Эге, думаю, привык ты, вояка, иметь дело с низкорослыми. Но я-то не из таких. Давай я его внимание усыплять. Понизу бью. А он наседает, а он наседает! Озверел, страх потерял. Как рубанёт с размахом, наискосок. Аж открылся весь. Я щит подставил. Тоже наискось и сам рубанул. В общем, его меч у меня бляху со щита срезал, а мой - ему голову с плеч смахнул.
Кровь, естественно, струёй вверх, тело на половине движения замерло, зашаталось. Я его кончиком меча толкнул. Грохнулось оно наземь, кровь расплёскивая. Толпа онемела, а я свой разбитый щит бросил, трофейный поднял, по руке прикинул. Нормально. Как родной. Повернулся к "Высокому суду":
– Ну? Кто следующий?
– спокойно так говорю. А чего волноваться? А-то в этой рубке и не насаждался шибко. Даже дыхание не сбил.
Молчит "Высокий суд". Я к тому мужу подступаю:
– Ну, так кто?
У него глаза забегали.
А народишко гудит, подзуживает: мол, давайте, давайте, толстопузые.
Тут ко мне старший из стражи подруливает:
– Ты это, парень...
– Ты?
– спрашиваю.
– Что?
– Ты его родич?
– Нет, но ...
– Так чего лезешь? Не с тобой свара.
А народ уже грохочет:
– Выходи, Гродлян, не трусь! Ты же поединков не боишься.
Залебезил Гродлян. Кажись, даже штаны намочил: мол доспехи дома оставил.
– Ну, так сбегай за ними, - смеюсь.
– У меня ещё кой-к-кому разговор есть, - и на судью показываю.
– Только поспеши. Я ведь долго возиться не буду.
– Да как ты смеешь, безродный!
– Это один из стражников лезет. У меня и вопрос, и ответ: всё готово.
– Чей родич?
– Его!
– кивает парень на Гродляна.
– Становись.
У этого вояки даже шансов не было. Два прямых удара, для разогрева, один обманный, и вот мой меч у него в боку. Даже новый щит не поцарапан.
– Кто следующий?
– Осматриваюсь. Смылся Гродлян. Ну и ладненько. Подступаюсь к судье:
– Так это ты меня безродным бродягой назвал?
– Нет, Тадарик, нет, помню я тебя, помню...
– Я тоже помню тебя, козёл ты старый!
– Пожалей, - ноет судья.
– Я же тебе в отцы гожусь.
Но для меня это не довод. Мне и родного папаши с головой хватило, чтобы ещё одного себе на шею сажать.
– Ставь бойца, - говорю.
– Или сам выходи.
Смотрю, ещё один из стражников выходит.
– Кто?
– спрашиваю.
– Племянник.
– Становись.
Срубил я и этого. Как куклу соломенную. Смотрю: народ притих. Страшно стало. Я опять к судье и вдруг голос:
– Я встану.
Оглядываюсь, ищу храбреца. Парнишка лет четырнадцати. Без доспехов, без щита, без шлема. В руках - меч.
– Ты кто?
– Я его сын.
– И где твои доспехи?
– Зачем?
Смешной ответ, только народ отчего-то не смеётся.
– Мальчик, - говорю, - уйди. Мне ведь для тебя и меч не потребуется. Ножа хватит.
– Твоя воля, Тадарик.
– отвечает. А в глазах - смертный ужас, а на щеках - желваки ходят.
– Как хоть звать-то тебя, малец, - спрашиваю.
– Светик.
– Последний, что ли?
– Последний. Как ты.
Вот это он ударил так ударил. "Ах, вот ты как?
– думаю, - Ну, погоди у меня!". Вбил я меч в ножны, щит за спину, достаю нож иду к юнцу. Он стоит, весь закаменел, меч перед собой обеими руками держит. Подошёл я вплотную, меч его рукой сдвинул, взял за подбородок. Закусил Светик губу, глаза зажмурил. А вокруг - тишина. Словно одни мы на этой окровавленной площади. Взъерошил я парнишке волосы, отхватил ножом несколько прядей, пустил по ветру.
– Всё, - говорю.
– На сегодня хватит. Слышишь? Старик? Забирай своего Светика. К тебе у меня счётов больше нет. Но про завтра не забывай. С Гродляном я ещё не договорился.
Ушёл я с площади и на родное пепелище. Нельзя в жилой дом, к людям идти, если за тобой три души летят. Тут или в кабак, или в чисто поле или, как я, "домой", считай на кладбище. День сидел, вечер сидел. Ночь наступила. А я всё думал: что со мной случилось? Когда я этой, глупой жалостью заразиться успел? Не водилось такого в нашей семье. Да и служба моя к жалости не располагала. Разве что, через материнское зеркальце это ко мне пришло. Не разобрался, в общем, заснул. Просыпаюсь на рассвете, смотрю: чужие следы на пепелище, а на видном месте - кошелёк. Ко мне ночные гости подойти побоялись. И верно сделали. Взял я кошелёк, пересчитал деньги: полсотни золотых, колечко в колечко. Откупился Гродлян. Даже в суде со мной встретиться побоялся. Ну, а мне не больно и нужно. На те деньги я дом отстроил, хозяйство завёл, старуху свою купил, чтобы хозяйка в доме была. Держу теперь двор постоялый для своих. Живу в общем.
– Ты лучше расскажи, как тебя народ выбирал?
– влез один из горожан.
– А чего рассказывать? Выбирать-то выбрали, а пустить в малый совет не пустили. Мол, неженатый, не положено, по обычаю. И вообще: молод ещё.
– Ага! А сами сговорились невест тебе не давать. И горожанам с тобой родниться запретили. Вот она, справедливость...
– Помолчал бы уж, - поморщился Тадарик.
– Выбрали дурни дураков во власть и потешаются теперь: мол мы не самые дурные. Очень мне их пигалицы интересны. Да если бы мне жена для этого нужна бы была, я бы давно свою рабыню к алтарю бы отвёл. А что? Я хозяин. Хочу - так пользую, хочу - женюсь. Кто против скажет?
– Да уж, против тебя скажешь, - буркнул кто-то.
– Это потому, что я всегда дело говорю, - возразил Тадарик.
– Вон, на столе мясо стынет, пиво выдыхается. Не дадим пропасть?
– Не дадим!
– заревели слушатели.
.........................................................
Алевтина заявилась на женскую половину к полудню. Вся в соломе, расхристанная. Но маленькая служанка вдруг решительно отказалась "одевать госпожу".
– Я что, по вашей милости, должна лахудрой ходить?
– возмутилась Алевтина.
– Эти балахоны надеть самостоятельно никак не возможно.