Ноша избранности
Шрифт:
– Пять на три десятка?
– продолжает давить Тадарик, - Маловато. Кто за столами прислуживать будет?
– Ладно уж, семерых пришлю, - сдаётся торговец живым товаром.
– Но чтоб всех здоровыми вернул!
А вот служба оказалась препоганая. Рынок за воротами - как линия: с одной стороны, продавцы - кочевники, с другой - покупатели из города. Товар у собачников немудрёный: шерсть, овчины, овцы, рабы. Можно и щенка сторговать. Взамен кочевники берут: зерно, сукно, холсты, полотна, глиняную посуду ну и деньги, разумеется.
Тадарик воинов на две группы разделил и расположил по флангам. И ещё пятеро ходят туда - сюда вдоль торга, по стороне "горожан". Следят за порядком. Дело это нелёгкое. Хорошо, если повздорили два покупателя. Этих разогнать не сложно. Хуже, если сцепились покупатель с продавцом. Покупателя следует задвинуть за спину, прикрыв собой, а на продавца - собачника даже замахнуться не смей.
Кочевники это понимают, грубят, дерзят. Но и против них метод есть. Купец, перед тем, как к товару прицениться, к Тадарику подходит, а тот честно предупреждает: мол к тем и тем продавцам иди без опаски, а этого - лучше миновать. Дюже горячий. Постоит такой гордец и задира час, другой, третий при товаре да без покупателей - тут собачники беспокоиться начинают. Торг ведь не затем, чтобы попусту на солнце жариться. Глядишь, товар тот же, а продавец - другой.
И всё-таки гладко не обошлось. Один из кочевников воина ножом ударил. Тот покупателя прикрыл. В бок, между пластинами целился, да не попал. Выдержал панцирь. У воина желваки на щеках ходят, но сдержался. Не драться пришли.
После торга - все к Тадарику на постоялый двор. На столе - пиво стоит, вокруг стола семь женщин хлопочут. Брови углём подведены, щёки свеклой натёрты: красавицы. Гулянка будет.
Хозяин Алевтину заметил, под локоток подцепил, на ушко шепнул:
– Иди-ка ты, красотка, на женскую половину. Разгуляются парни, подол тебе задерут, будешь потом всем жаловаться, виноватых искать. А кого искать? Сама же и виновата.
Зло сверкнув глазами, Алевтина удалилась в дом, но там ей показалось одиноко, в саду - скучно. В саду хозяйка, Аня и Ириша делами занимались: рабыня чинила мужскую одежду, Аня подрубала края, пытаясь сделать опрятным свой, на скорую руку смётанный жилет, а Ириша терпеливо перебирала нежную, пышную ткань Аниного, нарядного одеяния, отыскивая и аккуратно латая любую, самую крошечную прореху. Тина некоторое время сидела рядом с ними, вздрагивая при каждом взрыве хохота, доносящемся в сад с веранды.
– Если тебе нечем заняться, - обратилась к подруге Аня, - можешь починить своё парадное платье. Ириша его выстирала, но прорех на нём достаточно.
Авлевтина вспыхнула:
– Почему я должна носить те лохмотья?! И по какому праву ты учишь меня? Ах, да! Забыла. Госпожа даёт работу рабыне. Ты хорошо вписалась в этот мир.
– А ты не вписалась. Какая же ты дрянь!
– Да, да! Оскорбляй! Ты - госпожа. Тебе - всё можно. Именно здесь.
– Можно было и там.
– Что же мешало? Там ты была само смирение и скромность.
– Я тоже думаю: что? Наверно, как говорила моя мама: "Издержки социалистического воспитания".
– Да, да! Именно социалистического. Рабства захотелось? Вот теперь оно у тебя и есть.
– А у тебя есть твоя свобода.
– Свобода? И в чём она?
– В том, что стирать и чинить свои вещи, ты отныне будешь сама. Ты свободный человек? Другие тоже ничего не должны тебе: ни я, ни Ириша, ни Хозяйка. В еде и крыше над головой тебе никто не отказывает ...
– Очень великодушно! Мне следует поклониться и поцеловать тебе руку? Или ногу?
– Если тебя это оскорбляет - уходи. Двери не заперты.
– Куда? На улицу? Чтобы мне, как беглой рабыне, выкололи глаза или отрубили ноги?
– Когда кочевники уйдут, а здешние постояльцы будут свободны от службы, мы пойдём к судье и ты получишь вольную.
– Госпожа отпустит свою рабыню?
– Нет, Тина, на такую подлость я не пойду. Я, в присутствии свидетелей подтвержу, что ты - свободная гражданка России, как и я. И что твоё пленение собачниками было беззаконием и произволом.
– Я? Гражданка России?
– Да.
– И где же эта, твоя Россия?
– Не важно. Главное: она есть и мы с тобой её граждане. И ещё... если наше общество тебе так противно, то не пошла бы ты ... в баню?
Хозяйка тихо засмеялась:
– У нас говорят грубее.
– Я знаю. У нас тоже говорят по-разному. Могут, например, отправить в поле ловить бабочек или цветочки собирать...
– Ну, цветочки собирать, это ...
– психанула Алевтина.
– Это моё дело, - смиренно согласилась Аня, чем окончательно вывела подругу из себя, а у Хозяйки и у Иришы вызвала приступ неудержимого смеха.
Авлевтина громко зарыдала, бросилась вглубь сада, к забору. Никто за ней не побежал, не стал утешать, уговаривать. Порыдав и поколотившись в бессильной ярости о тёсанные доски, Тина собрала волю в кулак, задумалась. Положение её было просто омерзительное. Проклятая байстрючка, Анка-пулемётчица отреклась от неё. А раньше, как хвост ходила, предательница! И не уйдёшь ведь никуда. Некуда идти. Чужой мир вокруг: ни дома, ни денег, ни родителей. Никто не защитит. Кстати, вспомнился Тадарик, его объятия. Алевтина сладко поёжилась. Сомнений нет: он неравнодушен к ней. Конечно, неравнодушен. Серёжки подарил, колечко серебряное. Обиделся конечно, когда она сказала при всех: "Не приду", - так это и понятно: серьёзный мужчина, хозяин, уважаемый горожанин, не сопляк вроде Мишани. Это им можно было крутить, как угодно...
С этими мыслями она осторожно выглянула на веранду.
Во главе стола, как всегда, - хозяин. Рядом с ним - Лагаст. Анькин Гастас на этот раз занял место в стороне, среди простых гостей. Хозяин с почётным гостем беседуют, остальные - едят и пьют, девицы прислуживают. Не все, правда. Только две. Но где остальные - догадаться не сложно. Лошади все стоят у коновязи, под открытым небом. Стойла с соломой - свободны. Вот Лагаст встаёт, что-то говорит. Извиняется, наверно. Уходит в дом. Не здоровится человеку.