Новый Мир - Золото небесных королей

Демидов Андрей Геннадиевич

– Буду молчать, - кивнул Хитрок.

Теперь было видно, что он худ, бледен, безоружен, чёрная накидка его изодрана. Спину держал Хитрок с трудом, постоянно перекашивался, словно правая рука его была намного тяжелее левой.

– Скала падает тихо, пока не коснётся реки.

– Ты кто такой?
– Огромный франк, тряся чёрными космами, густо заросшими грудь, слегка подтолкнул Стовова в спину. Он был на голову выше князя.

Стовов повернулся, глаза его широко открылись, усы вместе с ноздрями стали одной линией.

– Ты дотронулся до меня, кособрюхий?
– сказал князь хрипло.

Прежде чем Миробад вернулся, стоящие живот к животу Стовов и франк успели обменяться несколькими злобными, непонятными друг другу словами.

– Батсерос, клянусь печатью Дагобера, начнёшь ссору, второй раз выкуп тебе не поможет. Клянусь Геркулесом и Святой Девой Марией, сам затяну верёвку на шее!
– Миробад с усилием просунул золотоперстную ладонь между животами стоящих.

– Они убили вчера четверых твоих людей, Миробад, - торжественно сообщил Батсерос, брызнув слюной и исторгнув гнилой запах мяса, застрявшего в зубах.
– Это теперь всегда так будет?

Франк с видимым удовольствием обвёл белёсыми глазами любопытную толпу.

– Это были не мои люди. У меня нет людей, - заметно багровея, зашипел Миробад.
– Я всё и всех пожертвовал собору Сен Дени. Ты это знаешь. Как и брат твой знал. У меня нет людей, это люди короля. Дагобер решил, что они умерли правильно. Как и твой брат.

Миробад медленно поднёс кулак ко лбу великана, разогнул указательный палец и коротко, но сильно ткнул ногтем в лоб:

– Понимаешь, пещерник?

– Ты...
– Батсерос отшатнулся, глаза его раскрылись до предела, обнажая красную паутину под веками.
– Ты...

Несколько франков, выбросив руки, схватили великана и утянули обратно в толпу, где тот, захлёбываясь слюной, завыл.

– Артриман где? Король готов говорить!
– Из под поднятого полога шатра заблестела золотая грива Элуа.
– Миробад, отчего ещё тут? Кто шумел?

– Никто.
– Миробад, плюнув, отвернулся.

– Спас он себе брюхо, - зло сказал Стовов, отбрасывая от своего живота всё ещё поднятую левую руку Миробада.

– Стовов!
– взбесился Рагдай.
– Иди, во имя всех богов!

Тем временем один из сирийских торговцев с невероятной ловкостью прошёл сквозь колыхающуюся толпу и, оказавшись перед пологом, протянул перед собой кожаный мешочек, отяжелённый изнутри металлом.

– Как договаривались, почтеннейший, - тихо сказал он на греческом.

– Сто?
– Золотоперстная рука Элуа утащила мешочек в темноту, за ней скрылся и торговец.

За последними расступившимися франками утоптанная земля шла вниз под уклон. Перешагнув через канаву со зловонной жижей, медленно текущей через город шатров, Миробад стал заглядывать в шатры, звучащие изнутри храпом и бряканьем деревянных ложек о глину. Потом он остановился у перевёрнутого стола, вокруг которого лежали глиняные миски с остатками еды.

– Тут разойдёмся. Моя палатка с той стороны.
– Он ткнул пальцем вправо.
– Как будет вечереть, приходите с несколькими старшими. Угощаю перед походом на Пражу. Идём завтра. Вместе. Да хранит нас молния Юпитера.
– Не дожидаясь ответа, франк, раздавив в траве миску и почесывая шею, пошёл в сторону солнца, синий шёлк его рубахи сделался чёрным в складках и бирюзовым на сгибах.

– Чего он сказал?
– спросил Стовов, хмуро оглядываясь. Отсюда уже был виден багряный прямоугольник на перекладине шеста, с изображением медвежьей головы, и бликующий на солнце шипастый шлем кого то из бурундеев, стоящих возле стяга.

– Он сказал, чтоб мы пришли к нему вечером на пир.
– Рагдай отступил в сторону, давая дорогу двум моравам, катящим под присмотром тщедушного, но увешанного оружием франка толстенное колесо от огромной повозки. Следом шёл ещё один морав, с закопчённым лицом. Он нёс деревянное, долблённое из колоды ведро, оставляющее дымок, пахнущий свежим дёгтем.

– Посторонись, - больше для слова, чем для дела сказал морав с ведром, а тщедушный франк на всякий случай приветственно поднял ладонь, проводив их долгим взглядом.

Обернувшись, Рагдай увидел, как Стовов стоит перед Хитроком, положа ему руку на плечо, и смотрит в землю, едва заметно качая головой. Хитрок смотрел вверх, почти на солнце.

– Пошли, пошли.
– Рагдай ощутил, как становится трудно глотать.
– Обрадуем полтесков.

Они прошли мимо кучи пшеницы, сваленной прямо на траву, распугав пирующих трясогузок, мимо спящих на своих одеждах швабов. Среди спящих медленно бродил жеребёнок, тычась в лица и торбы, оглядываясь на рассёдланных лошадей, привязанных к воткнутым копьям или жердям. Затем они миновали кучу дров, сложенных будто для погребального костра, несколько навесов с глазеющими из под них франками, небольшую толпу играющих в кости, нескольких рабов и лютичей с клеймёными плечами. Клеймёные несли куда то воду в медных тазах и глиняных кувшинах, напоминающих греческие амфоры. Обойдя покосившийся столб, почерневший, мшистый, с ликами бородачей, и перебравшись по бревну через ещё один ров, заполненный воняющей жижей, мухами и червями, они вышли за последнюю линию шатров.

Прямо перед ними мотался ряд лошадиных хвостов, двое бурундеев выбирали из грив сор и насекомых. За лошадьми, с гиканьем, нагишом, размахивая шитыми льняными лентами, носились стребляне. Десятка полтора из них прыгали через чадящий костерок, другие, накинув шкуры на головы, что то пели громко и ладно. Тут же полукругом расположились бурундеи и несколько дедичей, а неподалеку за ними несколько франков с любопытством наблюдали за игрищем. Варягов и полтесков было не видно, они расположились по другую сторону от княжеского шатра. Иногда, сквозь стреблянские напевы, пробивался ледяной, серебряный звук флейты. Слева, шагах в ста, чего то ждали, сидя подле осёдланных лошадей, смуглокожие дранки Аквитании и воины рода Гуно.

Солнце отскакивало искрами от копейных жал, лоснилось в шерсти лошадиных крупов, огоньками носилось вместе с зелёными брюшками мух и панцирями жуков, выплавляло пряный нектар из клевера, сушило росу вместе со сладким соком трав. Сквозь облака, размётанные в белую пыль, жаркие солнечные крылья опускались на листву осин, берёз, клёнов, разлетались на несчётное множество бело жёлтых перьев, смешивались с чёрно зелёной громадой листвы, колыхались вместе, меняясь местами. Сухие листы, шелуха поздних почек, лишние сучки падали вниз, вместе с солнечным пухом, и оставались на мхе и трилистнике, а солнечные перья, почуяв колыхание ветвей, оставшихся наверху, тут же прыгали обратно, чтоб листва не отрезала их от солнца, чтоб ни одна кроха золотого света не пропала, чтоб завтра светило поднялось в прежней мощи.