Нуэла
Шрифт:
Волна обжигающей нежности взметнулась в душе старого геолога, пронзила каждую клеточку его тела. Он обнял ее за плечи, привлек к своей груди:
– Родная моя...
Но она уже отстранилась от него, лицо ее снова помрачнело:
– Простите, что я так... И без того я доставила вам столько хлопот. А теперь вот даже не знаю, как дальше.
– А дальше все просто. Завтра тебя выпишут из больницы, и поедем домой.
– Как... домой? О каком доме вы говорите?
– О нашем с тобой доме, ведь ты моя дочь.
– Я понимаю, это шутка. А на самом деле...
– Разве такими вещами шутят? Тогда в регистратуре я действительно назвался твоим отцом лишь в силу необходимости устроить тебя в больницу. Но теперь, узнав, кто ты и что произошло с тобой, все оценив и взвесив, я пришел к мысли, что это и есть единственная возможность помочь тебе в твоем нелегком положении. Отныне - для всех, кто нас окружает, для всех, кто нас знает, ты - моя дочь. Дочь, которую я оставил в свое время в Индии и которая вернулась ко мне. Если, конечно, ты согласишься с этим.
– Боже, как я могу не согласиться! Только... Только не подумайте, что это лишь из-за безысходности моего положения. Нет! Я согласна пожить у вас, согласна со всем, что вы говорите, потому что полюбила вас. Полюбила как родного человека!
Она снова прильнула к его груди, и горячие слезы покатились из ее глаз.
– Ну-ну, что же ты? Что же ты плачешь, моя девочка?
– повторял он, поглаживая ее по голове.
– Это так... просто так... Просто от радости, от любви к вам...
– шептала она сквозь слезы.
Глава пятая
По возвращении из больницы Радов прежде всего принялся за уборку дачи: помыл полы, окна, двери, пропылесосил ковры и кресла, сменил шторы. Затем занялся комнатой для Нуэлы. Он решил поселить ее в мансарде, где когда-то размещалась детская, потом была библиотека и стоял его писательский стол, за которым, уединясь от всех домашних, он часами просиживал над своими рукописями. Однако после смерти жены и отъезда детей Радов почти перестал подниматься в мансарду. Кухня да гостиная, гостиная да спальня - вот и все жизненное пространство, которое оставалось необходимым для него.
Но теперь все должно было перемениться. И прежде всего опять понадобилась мансарда. Радов убрал оттуда большую часть книг, выбросил весь скопившийся там ненужный хлам, перенес туда старинное, оставшееся от родителей трюмо, небольшой диван, поставил оставшуюся после дочери красивую деревянную кровать, разыскал в кладовке старый, но еще вполне приличный туалетный столик. Словом, превратил этот заброшенный чердачок во вполне благоустроенную комнатку, куда не стыдно было пригласить и знатную магарани.
А вечером к нему зашел Рындин.
– Ну как, готовишься к приезду «дочери»?
– начал он, как всегда, в добродушно-насмешливом тоне.
– Да, навел вот небольшой порядок, - ответил Радов, стараясь скрыть досадную неловкость.
– Ну, положим, такого порядка я не видел у тебя уже лет пять-шесть. Да и сам ты сияешь как начищенный самовар. Скоро новоселье?
– Завтра или послезавтра обещали выписать.
– Что же она, совсем поправилась?
– Надеюсь, что да.
– И согласна перебраться прямо к тебе?
– У нее действительно нет другого выхода. И потом... она искренне расположена ко мне. Я так понял...
– И я так понял.
– Ты-то как мог понять?
– Ну ты даешь!
– рассмеялся Рындин.
– Или ты, кроме своей Нуэлы, вообще никого не замечаешь? Да я ведь тоже чуть не каждый день хожу в больницу к своей благоверной. Сколько раз мы с тобой там встречались.
– Да, в самом деле...
– А в больнице, сам знаешь, всем до всех есть дело. Словом, я рад за вас обоих. Но пора тебе подумать и о некоторых не совсем приятных формальностях. Ну, с пропиской я вам помогу: кое-какие связи у меня остались, с вашим участковым поговорю, мы с ним старые приятели. А вот с документами... Где и как она их потеряла? И вообще - скажи наконец, кто она, зачем и как сюда приехала? Или это такой секрет, что...
– Почему секрет? Я расскажу тебе все, за исключением кое-каких деталей, в которые она просила абсолютно никого не посвящать.
– Хорошо, давай без деталей.
– Так вот, первое, самое главное, во что ты наверняка не поверишь, это то, что она дочь моей бывшей невесты, оставшейся в Индии, - начал неуверенно Радов.
– Ха! В этом я был убежден давным-давно!
– усмехнулся Рындин.
– Достаточно было вспомнить ее фотографии, привезенные тобой оттуда.
– Сходство у них, конечно, поразительное. И все-таки для меня самого это явилось такой неожиданностью!..
– Для тебя, может быть. А я недаром тридцать лет казенную кашу ел... Что же во-вторых?
– Во-вторых, она вынуждена была бежать из Индии...
– И в этом я нисколько не сомневался. А в-третьих?
– А в-третьих, все друзья ее, с которыми она прибыла в Россию, погибли при весьма трагических обстоятельствах.
– И тут ты меня не удивил. Не зря я тебя предупреждал быть осторожным, не болтать чего не следует.
– Да, ты был прав. Ну а с документами... Сумку с документами она потеряла уже здесь, вернее, неподалеку отсюда, по всей вероятности в лесу по дороге в Рамино.
– А вот это требует проверки.
– Как это проверишь?
– Надо попробовать найти эту сумку.
– В лесу?!
– Да, в лесу.
– Разве это возможно?
– Думаю, что да. У тебя нет случайно какой-нибудь ее вещицы?
– Нет. То есть вот, - вынул Радов из кармана шарфик Нуэлы.
– Это... Это, понимаешь, я вынужден был снять с нее там, на месте, где ее сбила машина: ей было трудно дышать. А потом... Потом как-то забыл вернуть ей.
– Забыл? Вот в это я ни за что не поверю, - усмехнулся Рындин.
– Но на этот раз твоя «забывчивость» и поможет нам найти документы Нуэлы.