Нутро любого человека

Бойд Уильям

[Сентябрь]

Обнаружил сегодня, что Морис присвоил около 30 000 долларов, принадлежащих «Липингу и сыну». Не вполне понимаю, что мне делать. Он, похоже, перекачивал с нашего счета небольшие, никогда не превышавшие 500 долларов, суммы, которые ему разрешено тратить без моего одобрения, и покупал на них картины. Я спустился в хранилище, провел инвентаризацию и нашел почти тридцать помеченных его именем холстов: я бы удивился, если бы они стоили больше десяти-двадцати долларов, однако в счетах указаны 250, 325 долларов и тому подобное. Элементарное мошенничество – но труднодоказуемое. Ситуация, разрешать которую придется с чрезвычайной деликатностью.

После работы встретился с Аланной, мы пообедали – раньше, чем всегда, – и пошли в кино, на «Давно минувшее».

Я почти и не смотрел на экран. Однако позже, в постели, мы любили друг друга так, точно это было первое наше свидание. Не потому ли, что половина моего разума пребывала где-то еще? Казалось, Аланна раздвигает ноги шире обычного, и когда я вдавливался в нее, мне представлялось, что я вхожу так глубоко, как никогда прежде. Я ощущал себя огромным, раздувшимся, мощным, и похоже, способен был продолжать и продолжать, не кончая. Однако она, кончив, так ухватила меня, что я мгновенно спустил – и с таким чувством освобождения, очищения, что в голову мне немедля пришел Бальзак – «вот, надвигается новый роман». Мысль эта заставила меня рассмеяться, и Аланна, услышав мой смех, присоединилась к нему, и оба мы погрузились в упоительное, взаимное, эротическое веселье. Когда я вышел из нее, эрекция моя спала лишь на половину, я ощущал себя животным в пору половой охоты, готовым войти в нее снова. «Иисусе-Христе, – сказала она, – что это на тебя накатило сегодня?». Мы вместе приняли душ, трогая друг друга и нежно целуясь. Потом вытерлись и вернулись в постель, я открыл вино, мы ласкались и играли друг с дружкой, но уже с ленцой, словно придя к молчаливому соглашению не предаваться больше любви. В этот последний раз с нами что-то произошло и обоим хотелось сохранить происшедшее в памяти.

Проснулся в 4.00 и сейчас записываю это, ощущая тупую боль в яйцах. Но из головы никак не идет Морис и его махинации.

Четверг, 29 сентября

Париж. Отель «Рембрандт». Я решил съездить в Париж – частью, для того, чтобы обсудить с Беном, с глазу на глаз, вопрос о Морисе, частью потому, что мама говорит, будто ей нездоровится – она, по ее словам, стоит на пороге смерти. Ну и кроме того, мне нужно обновить паспорт.

Перед отъездом отыскал одного из художников, работы которых покупал Морис. В счете указано, что за его инфантильную пачкотню – яхта в море (описано как «псевдо-наивный стиль») – уплачено 200 долларов. Художника зовут Поль Клэмпит, я нашел его в сомнительного толка нью-акрском колледже, именуемом «Институт американских художников», где он проходил какой-то там курс графического дизайна. Спросил, нет ли у него каких-либо картин на продажу – мой друг купил одну, она мне понравилась. Конечно, сказал он и расстелил по столу сразу дюжину – по 25 долларов каждая. Я взял одну и попросил расписку.

Бен, когда я предъявил ему эту улику, расстроился и рассердился. «Ему придется уйти», – с неподдельной горечью сказал он. Спросил, как по-моему, смогу ли я управлять галереей в одиночку, и я ответил, конечно. Бен пообещал, что все сделает сам: ко времени моего возвращения Мориса там уже не будет. Он тепло пожал мне руку, сказав, что очень мне благодарен. «В этом вонючем бизнесе редко удается найти человека, на которого можно положиться», – не без горечи прибавил он. Меня все же немного заботит то, чем все это кончится.

Обедал с Кипреном Дьюдонне – истинным портретом значительного, знаменитого литератора. Белые, чуть длинноватые волосы, завивающиеся на воротнике. Трость с серебряной рукоятью – легкий поклон в сторону dandysme[175]. Он только что получил L'egion d’honneur[176] и откровенно гордится этим, говоря, что и я имею отношение к его признанию («Les Cosmopolites», как это ни поразительно, до сих пор допечатывается, хотя в год продается лишь несколько десятков экземпляров). Я сказал, что все это говорит скорее в пользу Франции и присущего ей уважения к писателям. Этот семидесятилетний второразрядный поэт, не напечатавший за десятки лет ни одной поэтической строки, поэт, пора расцвета которого пришлась на годы, предшествовавшие Первой мировой, все еще рассматривается государством, как его культурное достояние. Мы подняли по бокалу друг за друга –

тружеников одного виноградника. Сомневаюсь, что в Англии отыщется хоть дюжина человек – вне моей семьи и круга друзей, – которые знают, кто я такой и что написал.

Понедельник, 3 октября

Мама прикована к постели, кашляет: бледная, слабая. Энкарнасьон ходит за ней, как может, но ведь и она тоже старуха. Дом мрачен и для проживания не пригоден. Только в подвале и живет совсем молодая чета с младенцем, последние платные постояльцы. Я навестил доктора, тот прописал антибиотики. Бронхит, говорит он, вся суть в нем. А мне кажется, дело не в том, что мама больна, просто она ослабела от усилий побороть болезнь. Заглянул в ее банк и обнаружил: ссуды, которые мама брала, используя в качестве обеспечения дом, привели, по сути дела, к тому, что тот принадлежит теперь банку. Я погасил превышение кредита – 23 фунта и внес на счет еще 100 фунтов. Я и сам человек небогатый, – если вычесть жалованье Аланны, – и, вообще говоря, не могу позволить себе подобные альтруистические жесты.

Читал роман Яна [Флеминга] «Живи – пусть умирают другие». Невозможная задача для того, кто знает Яна, как некогда знал его я, – вижу в романе только его и не могу избавиться от недоверия к происходящему в книге. Интересно, сам-то он понимает, насколько выставил себя напоказ? Но все-таки, скоротал два-три часа.

Сходил в паспортный стол, чтобы получить мой новый паспорт, действительный в течение следующих десяти лет. В 1965-м мне будет пятьдесят девять, мысль об этом вызывает у меня легкое головокружение. Что еще произойдет в моей жизни? Эти десятилетние куски, на которые нарезают жизнь паспорта, суть жестокая форма memento mori[177]. Сколько еще новых паспортов я получу? Один (1965)? Два (1975)? До 1975-го эвон сколько, и все же, твоя паспортная жизнь слишком кратка. Как долго он прожил? Да ухитрился получить шесть новых паспортов.

Четверг, 6 октября

Тарпентин-лейн. Звоню Питеру. Трубку берет Глория. Питер в Алжире, собирает материал для нового романа. В Алжире? Ну, знаете, восстание: он думает, это будет хорошим фоном для книги. Почему бы вам не зайти ко мне выпить? – говорит Глория. И я иду. Питер живет теперь в Белгрейвии, в большой квартире на Итон-терис. Глория выглядит весьма soign'ee[178]– хотя для 6.30 вечера вырез на ее пышной груди, пожалуй, глубоковат. Мы безудержно флиртуем. Уходя, целую ее и получаю возможность потискать эту самую грудь. «Где начнем нашу интрижку, – спрашивает она, – здесь или у тебя?». Я предлагаю Тарпентин-лейн – там укромнее. «Завтра вечером, – говорит она, – в восемь».

Пятница, 7 октября

Только что ушла Глория. «А у тебя занятное маленькое логово, Логан Маунтстюарт. Похоже на келью монаха. Похотливого, надеюсь». Она принесла бутылку джина: не ведая об ассоциациях с Тесс, которые у меня возникнут. Ее маленькое полное тело оказывается на удивление плотным – кажется, что Глория должна быть мягкой, пышненькой, на деле же, она туга и упруга, как гимнастка. Только сейчас заметил, что мы с ней выпили большую часть бутылки. Хороший, энергичный, без всяких глупостей, взаимно удовлетворительный секс. Тем не менее, я доволен, что должен завтра вернуться в Нью-Йорк.

[При своем возвращении ЛМС обнаружил, что Морис уже покинул галерею. Твердый ультиматум Бена был несколько смягчен тем, что Морис получил возможность и средства, чтобы основать собственную галерею и попытаться восстановить свое доброе имя в глазах приемного отца. Спустя недолгое время, он открыл на восточной 57-й улице галерею «МЛ». ЛМС взял руководство галереей «Липинг и сын» на себя. С Морисом он больше отношений не поддерживал, каждый старался обходить другого стороной.

В августе 1956-го от осложнений, вызванных воспалением легких, умерла Мерседес Маунтстюарт. Ей было семьдесят шесть лет. ЛМС вылетел в Лондон, чтобы присутствовать на похоронах. Воспользовавшись пребыванием в Европе, он устроил себе короткий тайный отпуск, который провел с Глорией Скабиус. Они встретились в Париже и автомобилем поехали на юг, приближаясь небольшими перегонами к Провансу и Средиземному морю.]