Нутро любого человека
Шрифт:
Бен ушел, Питер с Глорией поднялись в свой несомненно огромный номер, и на миг я, надевавший дождевик, остался в вестибюле один, и тут мне вдруг померещилось, будто я вижу входящую сквозь вращающиеся двери герцогиню Виндзорскую. Я замер на месте – но вскоре сообразил, что это просто еще одна тоненькая нью-йоркская дамочка с чрезмерно сложной прической, держащейся на голове, точно зацементированная. Я вспомнил, что у нее и Герцога здесь апартаменты. Надо бы не забывать об этом – и обходить «Уолдорф» стороной.
Понедельник, 12 мая
Ситуация с Морисом разрешилась – во всяком случае, на бумаге. Теперь галереей управляю я; Морис подчинен мне и должен
Сегодня ранним вечером ужинал с Аланной и девочками. Гейл высыпала на нас кучу анекдотов и шуток, которые, по ее уверениям, придумала сама. Лучшая из них, повергшая нас на секунду в оторопь, была такой: «Как в Бруклине пересказывают алфавит?». Перечисляют буквы алфавита, дорогая, сказала Аланна. Хорошо, и как же перечисляют буквы алфавита в Бруклине? «Гребанная А, гребанная Б, гребанная В», – сказала Гейл. Аланна всполошилась, но я так хохотал, что ей не удалось даже притвориться разгневанной. Гейл призналась, что это она не сама выдумала.
Аланна упрашивает меня поехать в Спеллбрук еще на один уик-энд. Помимо того обстоятельства, сказал я, что ее отец питает ко мне отвращение, меня возмущает, что со мной обходятся, как с подростком, заставляя спать отдельно от нее. Мы взрослые, зрелые люди, мы любовники, почему мы не можем получить свою комнату? «Я его младшая дочь, – ответила Аланна. – Он думает, что вне брака у меня никакого секса нет». Я сказал, что это нонсенс. Потом мне пришла в голову мысль. Если ей нужно регулярно видеться с ним, почему бы нам не снять для себя жилье где-нибудь неподалеку? Она сможет заглядывать к отцу, а мы – спать вместе. Неплохая идея, сказала она.
Пятница, 11 июля
Аланна на летние каникулы уехала с девочками в Коннектикут. Морис отправился в Париж, так что я остался на весь жаркий июнь присматривать за хозяйством и благодарить богов за изобретение кондиционера. Дел в этом месяце никаких: похоже все до единого художники Нью-Йорка перебрались на Лонг-Айленд. Может, и мне стоило бы повертеться там, понюхать что к чему.
Впрочем, вернулась Джанет – устроила прошлой ночью вечеринку в своей галерее. Фрэнк [О’Хара] тоже явился туда, игривый, назойливый, в стельку пьяный и очень загорелый. На полчаса зажал меня в углу, разливаясь соловьем о некоем варварском гении по фамилии Пейт, которого он откопал на Лонг-Айленде. «Слава Богу, наконец-то нашелся художник, у которого есть мозги». Оттуда на квартиру к Джанет. Я никогда не планирую переспать с нею, однако, если она в настроении, устоять бывает очень трудно. Ты должен увидеть мой загар, сказала Джанет. Он у меня везде-везде.
Суббота, 16 августа
Спеллбрук. Аланне кажется, что она нашла дом в двух-трех милях от жилища ее отца – в деревне, именуемой Мистик. Я сказал, что он мне уже нравится. Сегодня во второй половине дня мы съездили туда с Арлен и Гейл. Это маленькое гонтовое бунгало, стоящее в окружении карликовых дубов несколько в стороне от береговой дороги. Пологая двускатная крыша, длинная застекленная терраса спереди и печь из бутового камня сзади. Две спальни, ванная, большая гостиная с камином. Длинная узкая кухня на задах глядит на захудалый, запущенный сад. Дому, наверное,
Я настоял, что сам буду вносить всю ренту – 1200 долларов в год, – на самом-то деле, я себе этого позволить не могу, однако теоретически оно делает дом моим, а не принадлежащим мне и Аланне. Кого я обманываю?
Гейл сказала сегодня вечером Фитчу: «Логан снял для нас дом в Мистик». Тот мрачно взглянул на меня: «Кто колонизатором был...». Старый козел пребывал нынче вечером в кислом настроении. Мы молча сидели вдвоем – девочки в постели, Аланна прибиралась на кухне, – он возился со своей нелепой трубкой, выскребая чашечку, уминая грубый табак.
Потом спросил: «Вы знаете Банни Уилсона[169]?»
Я ответил, что знаю, кто он, читал многие его книги. Еще один записной член клуба англофобов.
– Блестящий ум, – сообщил Фитч, извергнув в потолок синеватый клуб ароматного дыма. Затем ткнул в меня черенком трубки: – Когда произошла английская революция?
– 1640-й. Оливер Кромвель. Казнь Карла I. Протекторат.
– Неправильно. Революция произошла в 1787-м. Именно тогда англосаксонская буржуазия создала новое общество. У вас все еще ancien r'egime[170], и всегда был, со времен Карла II. На самом деле, ваша революция произошла здесь, по другую сторону Атлантики. Вот почему вы на нас так обижены.
– Мы вовсе на вас не обижены.
– Конечно обижены. Об этом и говорит Банни. Сейчас вы имеете два раздельных англоязычных общества, выросших в 1785-м из общего корня. Наше – революционное, республиканское, ваше стоит за статус-кво и королевскую власть. Поэтому нам никогда не поладить.
– Простите, но, – при величайшем моем уважении, – мне это представляется полной чушью.
– Именно этих слов я и ожидал от англичанина вашего происхождения и образования. Видите? – он разразился лающим смехом. – Вы просто-напросто подтвердили мою правоту.
Я не стал мешать ему и дальше нести этот бред. На самом деле он – старый, предосудительный ПИЗМ.
Воскресенье, 17 августа
Мне нравится прибегать к этим выражениям – «при величайшем моем уважении», «со всей приличествующей скромностью», «покорно прошу учесть», – которые, на деле, всегда подразумевают нечто совершенно противоположное. Когда мы препираемся (что начинает понемногу выводить Аланну из себя), я неизменно бомбардирую ими Фитча, они позволяют мне категорически не соглашаться с ним, сохраняя чопорную видимость хороших манер. Как раз по поводу манер мы в очередной раз и поцапались за ленчем. Я сказал, что в Америке хорошие манеры это средство развития и углубления полезных знакомств, тогда как в Англии – защиты своей личности. Он отказался принять мои доводы.