Няня для сурового папы
Шрифт:
Я всегда так делаю. Это ещё с детства привычка — выплёскивать все накопившиеся эмоции на бумагу. Будь то радость, грусть, отчаяние… или злость, как в данном случае. Вот и вчера я пошла по той же схеме.
От воспоминаний о вчерашнем дне, снова начинаю испытывать неконтролируемую ярость и обиду. Глупость какая-то… Мне должно быть всё равно, что там этот бородатый гад обо мне думает.
Только вот мне не всё равно…
Не всё равно настолько, что от одних только мыслей о том, что эта ЗОЖная сволочь считает меня малолетней ходячей катастрофой, мне хочется разреветься, как… да, как той самой малолетке!
Наверно глупо будет и дальше отрицать, что по какой-то совершенно необъяснимой иррациональной причине мне нравится этот бородатый козёл.
Снова испытываю потребность разреветься от отчаяния прямо здесь и сейчас. Потому что ещё несколько дней назад я мечтала о Максе Новикове и о наших совместных каникулах на турбазе, а сейчас, встретив его на ярмарке, думала только об этом бородатом ЗОЖнике.
Господи, ну как?! Как я могла так вляпаться?!
В порыве эмоций сгребаю в охапку альбомные листы, которые тут же выпадают у меня из рук, потому что их слишком много. До скольки я вчера рисовала? По времени не знаю, но я явно вырубилась прямо в процессе…
Хватаю первый попавшийся лист с рисунком и фокусирую на нём взгляд.
Сердце пропускает удар, когда я понимаю, что с него на меня смотрит… Бурый. Точнее, его чёрно-белая карандашная копия.
Взгляд устремлён прямо. Как и обычно на портретах. Скулы красиво очерчены. Борода отлично прорисована.
Я что, его вчера нарисовала?!
Начинаю просматривать остальные листы. От шока у меня открывается рот, а пальцы начинают нервно дрожать. На всех рисунках. Нет, не так. Абсолютно на всех, чёрт побери, рисунках изображён Бурый собственной персоной.
Господи, я вчера всю ночь рисовала этого бородатого гада! Я даже уснула с карандашом в руке!
— Маша, так не пойдёт. Давай я войду, поговорим.
Перевожу испуганный взгляд на дверь и дёргающуюся ручку.
— Стойте! То есть, стой! — ору изо всех сил и вскидываю руку вперёд, будто Бурый может видеть сквозь стены. — Не входи! Я… я не одета!
— Ну, накройся одеялом.
— Я совсем не одета! Не входи, говорю!
Подрываюсь с кровати, сгребаю все альбомные листы в кучу и под шум грохочущего сердца мчу к столу. Открываю первый ящик и пихаю в него листы.
Взгляд цепляется за последний рисунок. Прежде чем задвинуть ящик, беру его в руки и внимательно всматриваюсь в работу.
Я всегда придирчиво и критично отношусь к своим рисункам. И если остальные портреты Миши можно назвать лишь набросками, то этот… очень хорошо получился. Даже идеально. Невольно провожу пальцами по каждой карандашной чёрточке, прорисовывающей лицо Бурого. Красиво и чувственно… И очень странно… Странно, что я его нарисовала! Да ещё и так много раз!
Господи, ну почему не пейзаж? Не натюрморт? Море, пальмы с гамаком, в конце концов! Почему из миллиона разнообразных вариантов я выбрала именно бородатую морду этого гада?!
— Ты оделась? — вздрагиваю от неожиданности, когда по ту сторону двери снова раздаётся нетерпеливый голос Бурого. — Очень долго и подозрительно, Марья Алексевна. Я вхожу.
— Сейчас… минутку! — быстро пихаю рисунок в стол и захлопываю ящик за секунду до того, как Миша распахивает дверь. Последнее, что успевает ухватить мой взгляд, это то, что я плохо пропихнула последний лист с тем самым наиболее удачным портретом, и теперь его края торчат из ящика.
Чёрт!
— Ты спала или марафон бежала? — спрашивает Бурый, войдя в спальню и косо меня оглядывает.
— Эм… в смысле? — тут же прижимаюсь к столу так, чтобы спиной закрыть торчащий лист, попутно пытаясь незаметно протолкнуть его в ящик, но он никак не хочет поддаваться.
— В смысле ты так дышишь, как будто только что участвовала в забеге на длинную дистанцию.
— А, ты об этом… ну, я просто… зарядку делала.
— Голая? — выгибает бровь. — Когда я к тебе постучал, ты сказала, что на тебе совсем ничего нет.
— Да, и что? — спрашиваю с вызовом. — Я люблю, чтоб всё дышало!
— Заметно, — хмыкает, снова обводя меня взглядом с ног до головы.
Я тоже машинально опускаю голову и смотрю на своё тело. И только сейчас понимаю, что на мне пижамные шортики и майка. Чёрт, майка почти просвечивает! Да и шорты шортами лишь с натяжкой можно назвать. Оделась, называется…
Тут же тянусь к спинке стула, хватаю висящий на нём халат и набрасываю на плечи. Затем складываю руки на груди и впериваю взгляд в Бурого, который в свою очередь проходит вглубь комнаты, продолжая оглядывать её так, будто пытается понять, чем я здесь занималась до его прихода.
Чёрт, если он будет так смотреть, то заметит торчащий лист со своим портретом! Не хочу, чтобы он знал, что я его рисовала!
— Вы что-то хотели, Михаил Валерьевич? — спрашиваю нетерпеливо, пытаясь привлечь к себе его внимание.
— Мы снова на «вы»? С каких пор?
— С недавних. Давайте… быстрее говорите, что хотели и выходите. Я зарядку ещё не закончила. Не люблю знаете ли на середине обрываться. Вредно для здоровья.
— А, ну да. И тело ещё не надышалось, видимо, — усмехается, после чего замолкает и какое-то время молча, сверлит взглядом мой профиль, затем тяжело выдыхает и делает несколько шагов в мою сторону.
— На самом деле, я пришёл извиниться, Маш.
— Да ладно?! А что так? Идиотские шутки закончились? Требуется подзарядка?
— Я серьёзно.
— А так и не скажешь, — ещё больше поджимаю губы.
— Правда, Маш. Прости. Я вчера перегнул. Сильно перегнул. И обещаю, что такого больше не повторится.
— Вы уже обещали, что не станете шутить про некоторые вещи, но обещания своего не сдержали, Михаил Валерьевич! — специально делаю акцент на имени-отчестве, чтобы провести дистанцию между нами.