О моя дорогая, моя несравненная леди
Шрифт:
Солнце еще не взошло, как на том склоне, где наши мины стояли, бабахнуло в полную силу. Когда же мы определили место подрыва и выдвинулись к нему едва рассвело, то обнаружили поблизости труп Жаворонка, прилетевшего ни свет, ни заря к одной из определенных мной нор и нарвавшегося на растяжку.
– И что дальше?
– Дальше? А никакого дальше не было. Прицел с его драгунки, которая, действительно отродясь не знала хорошей чистки, я, как положено, свинтил на трофеи. А Жаворонка закопали...
– А почему он всегда стрелял только по утрам узнали?
– Узнали. Представляешь, он оказался жителем
– закончил Кирилл.
Елена взглянула на него, а потом откинулась на спинку плетеного кресла и расхохоталась.
– Что-то смешное сказал?
– спросил он.
– Да нет, нет! Что ты!
– отмахнулась она.
– Просто... ты сейчас - вылитый Пашка.
– Правда?
– Правда. Один в один. Тот тоже как... разойдется - не остановишь.
Кирилл тоже кивнул, не зная: как воспринимать подобное сравнение. Как похвалу? Или же...
Ладно, бог с ней. Он разгреб вилкой завядшие в печи пальмовые листья, обнаружил под ними последний кусочек свинины и, отправив его в рот, откинулся на спинку.
Вокруг небольшого кафе, целиком, казалось, сплетенного из тростника, было разбросано десятка два столиков, один из которых в настоящий момент занимали они. Пальмы, возвышавшиеся по бокам, напоминали колоннаду, сотворенную не вполне адекватным архитектором. Небрежно рассеянные некогда бризом и пригнутые затем его же волевой рукой в одном направлении, они оставляли ощущение упорядоченной хаотичности. Поверх колонн лежал зеленый свод, настолько плотный, что лишь редкие лучики солнца просачивались сквозь него, вычерчивая на песке и столах замысловатые, колышущиеся узоры.
Справа, едва заметный среди пальмовой колоннады, белел корпус отеля, а слева синело море. На границе пляжа и воды клубился невысокий бурунчик прибоя, а за ним вперемешку покачивались на легких волнах головы купальщиков и яркие блики подбирающегося к зениту солнца.
Солнце...
Именно оно разбудило его спозаранку, своей настойчивостью и силой перевесив все аргументы, убеждавшие остаться в постели как минимум до обеда...
*
...С каждой минутой солнце наглело все больше и больше. Кирилл перевернулся с одного боку на другой, потом натянул на голову плед, но вскоре понял, что и это облегчения не принесет. Острые лучи без труда прошивали тонкую ткань и лезли в глаза. Как странно, подумал он, выныривая из сонной глубины: солнце у меня в комнате просто круглые сутки - и вечером, после обеда, и утром.
Привычка автоматически, почти бездумно анализировать окружающую обстановку, не загадывая наперед - пригодится ли это, как всегда сработала безупречно. Не разобравшись еще: на кой черт ему нужно знать это самое положение солнца, он отбросил покрывало,
Так и не подведя теоретического базиса под ряд представившихся ему несуразиц, Кирилл обхватил руками голову и теперь уже не просто сощурился, а застонал. Ощущения человека, принявшего накануне несколько литров пива, дополнившего его доброй порцией виски и от души, не скупясь, отлакировавшего это восхитительное сочетание полновесной дозой водки невозможно было спутать с какими-либо другими. Малейшее движение выстреливало болью в виски и рикошетило оттуда по всей голове.
Кирилл попробовал прикрыть глаза, но тут же снова открыл их. Отсутствие света положительным образом сказалось на мироощущении, но вестибулярный аппарат то ли не заработал еще в полную силу, то ли просто утратил надежную связь с мозгом: стоило лишь потерять визуальный контакт с окружающим миром как чувство зыбкого равновесия сменилось головокружением и тошнотой.
Болезненно крякнув, он отбросил идею укрыться от реальности за опущенными веками и осмотрелся по сторонам.
Если зрение ему не изменяло (а не хватало чтобы еще и оно ему изменяло), комната, в которой он сейчас находился, не имела никакого отношения к его номеру. Об этом свидетельствовали и ее размеры и обстановка и, разумеется, - солнце, ни с того ни с сего заглянувшее сюда с утра, хотя по графику должно было появиться здесь только после обеда.
Даже находясь в весьма плачевном состоянии, Кирилл, тем не менее, не утратил чувства времени. Биологические часики перевели стрелки на семь часов вперед и продолжали уверенно тикать, указывая на утро. Да и сила похмелья свидетельствовала о том же: если бы с момента гулянки миновали целые сутки, ему вряд ли было бы так... лихо. Организм наверняка успел бы восстановиться, очиститься от изрядной доли отравы. Организм - штука крепкая, чтобы его угробить требуется немало усилий. Хотя некоторым это и удается...
Предаваясь подобным размышлениям, Кирилл свесил ноги с дивана и, заглянув под него, с радостью обнаружил в непривычной обстановке, первый знакомый штрих - свои белые кроссовки, купленные перед отъездом в Питере, на Троицком рынке. Дотянувшись до них (это заставило нагнуться совсем низко и спровоцировало очередной приступ нешуточной боли), он обулся и почувствовал, что это сразу же прибавило ему уверенности и в себе и в будущем. Если сейчас явятся хозяева и начнут выгонять его вон, можно будет, по крайней мере, уйти с гордо поднятой головой, ибо как еще должен уходить обутый человек?
Не то чтобы окрыленный, но уж точно - обнадеженный этой мыслью, он встал и прошелся по комнате. Боль не стихала, но становилась более упорядоченной, ритмичной. И потому - более терпимой. Она уже не взрывалась внезапно, как граната, потревоженная рывком растяжки, а стучала с холодной методичностью автомата. Она будет стучать еще некоторое время, может - час, может - три, но постепенно сойдет на нет, оставив после себя противную слабость во всем теле и мерзкий осадок в душе, от которых вскоре не останется и следа. Да еще, пожалуй, умную мысль из разряда "Пьянству - бой", которая, впрочем, также незаметно испарится вслед за винными парами.