Обитель подводных мореходов
Шрифт:
– Дед... Ну, конечно же дед, - растроганно повторял старик, тоже ощущая необычность своего нового состояния.
– Ах, чадо ты мое возлюбленное! Да и в самом деле я твой дед, а кто же ещё! Думалось вот, всё пережил, всё перетерпел... Оттого что светлые ангелы нашёптывали: "Жив, отче, внук твой Егорушка. Молись и жди..." Ан, так и вышло: не взяла тебя пучина морская. То была для тебя лишь Господня солёная купель. И жить тебе, внук мой любезный, и род наш непрядовский продолжать.
Дед отвёл Егорову голову от своей груди и, не выпуская из своих ладоней, заглянул в глаза.
– Вон какой ты ладный, да крепкий у меня
Налюбовавшись внуком, дед наконец-то позволил ему раздеться. Пока Егор снимал в тесной прихожей мокрую шинель, дед уже начал суетиться у стола, извлекая из раздутого баула какие-то пакеты, узелки, банки.
Глядя на появившуюся на столе домашнюю снедь, Егор страдальчески воздел к потолку глаза.
– Ну зачем, - простонал он, - неужели вы думаете, что нас не кормят?
– Садись, ешь, - потребовал дед и усадил внука рядом с собой.
– Да кто ж тебя так накормит, как не родной дед, - и, хлебосольно махнув рукой, начал предлагать.
– Эво, свежая курочка, сама попала на сковородку, дурочка. А это грибочки-сморчочки, сидели под пенёчком - с вешнего обору, да ядрёного засолу, - и удивленно развёл руками, будто нечаянно увидал. Да, вот и медок-золоток, наш приятель и всем врачам врачеватель. Как отведаешь, сто лет без хворобы проживёшь, - хитровато подмигнув, дед похлопал ладонью по фляжке.
– А что, внучек, нельзя ли со свиданьицем по глоточку вишнёвой наливочки-чаровницы?
Егор в смущении потёр подбородок, ему не хотелось обижать деда, но и своими принципами он поступаться не привык.
– Вообще-то, если серьёзно занимаешься спортом, - высказал как бы самому себе, - то и грамма спиртного в рот брать нельзя.
– Понимаю, - согласился дед, - нельзя, так нельзя, дело твоё служивое. А мне уж, старому, позволь за тебя по русскому обычаю стопочку. Раз в жизни такая радость выпадает, как нам с тобой, - и наполнил гранёный стакан густой рубиновой жидкостью.
Вздохнув, Егор отчаянно махнул рукой, подумав: "И в самом деле, не каждый же день родных находят..." Он подставил свой стакан, а дед немного налил ему из фляги.
Прежде чем чокнуться, старик покрестился куда-то в угол, скороговоркой пробормотал молитву и лишь после этого поднял стакан. Звякнуло стекло, дед крякнул. Егор поморщился. Сладкая влага пахнула летней свежестью и вишней. В груди потеплело, точно там зашлась жаром вздутая горсть углей. Егор всего понемногу перепробовал, а дед всё потчевал его, приговаривая:
– Ешь, ешь - это ведь от щедрот землицы твоей родной, наречённой издревле Укромовым селищем.
– Разве я не в Севастополе родился?
– напломнил Егор.
– Конечно же нет, - убеждённо ответил старик.
– Когда Оксана собиралась тобой разродиться, Степан со своим кораблём в дальний поход куда-то ушёл. Она собралась налегке, да и приехала к нам в Укромовку. Матушка Евфросинья Петровна, бабка твоя, так и ахнула.
– Чего ж это она ахнула?
– Так не ведали мы, что Степан-то наш женился, да ещё какую красавицу взял: лицом кругла, черноброва и статью что белая лебедица. В нашем родном дому и появился ты на свет Божий.
– Ну и чудеса, -
– Истинно глаголешь, - согласился дед.
– Чудес в нашем непрядовском роду хватает...
– Но отчего ж тайна была, что отец женился?
– допытывался у деда Егор.
Старик отчего-то медлил с ответом. Запустив пятерню в густую бороду, он сосредоточенно размышлял. В его глубоко посаженных внимательных глазах отразилась какая-то давнишняя скорбь, не то обида.
– Всего так-то вот за один вечер и не перескажешь, - произнёс он. Думал, что сперва ты меня пытать станешь, почему я священнослужитель?
– И об этом тоже, - подтвердил Егор.
Печаль в дедовых глазах сменилась теплотой, и он сказал:
– Ты вправе меня обо всём этом спрашивать, а я обязан тебе как на духу ответить.
– Да не бойтесь, дед, - нашёлся Егор.
– Я не стану приставать к вам с вопросом, есть ли Бог...
Старик добродушно засмеялся, глаза его прослезились.
– И на том спасибо, что нам не надо без толку в ступе воду толочь. Ты, чадо мое, совсем ещё молод и по-другому воспитан, нежели я. Иное поколение - иные взгляды на жизнь. А мне уже поздно в чём-либо переубеждаться. Стар я и весь в прошлом... К тому же адмиралу вашему благороднейший, большого и светлого ума человек - слово дал, что покамест в разговорах с тобой не буду касаться вопросов теологии. И он прав. Промеж нас и других тем хватает.
– Дед, - Егор тронул его плечо рукой.
– И всё ж почему вы стали попом, а отец пошёл на флот?
– Почему?
– переспросил дед с каким-то таинственным прищуром.
– А знаешь ли ты, что роду нашему Непрядовскому за триста и более того лет, что все пращуры твои из поколения в поколение по наследству становились священниками? Не суди их за это с высоты века нынешнего. Но постарайся же воззреть в века минувшие, ибо в тебе их непрядовская кровь течёт. Не токмо попами - когда надо, умели они и неплохими воинами быть. Бились они с пришлой ратью Стефана Батория, а ещё раньше - с ливонскими рыцарями. Фамилия твоя древнейшая - Непрядов - думаешь, сама по себе появилась? Это ведь Непрядва. Есть на Руси такая речка, - и дед вопрошающе глянул на внука.
Тот кивнул, мол, знаю, что есть.
– Вот видишь, - продолжая старик.
– А ведь в давние времена прозвища просто так в народе не давали: великий смысл порою в том заключён был. От отца к сыну, от деда к внуку - так и восходил корнями от земли своей народ русский.
– Расскажите лучше об отце, - попросил Егор.
– Да и что же рассказать-то?..
– озадачился дед.
– Недолгая жизнь его у меня как на ладони лежит. Все денёчки его перебираю в памяти, будто чётки. Но снится он мне по ночам всегда маленьким... Озорной рос, бедовый. Я уже тогда понял, что не суждено ему унаследовать родовую стезю. Да я и не неволил его: всяк сам волен выбирать свою дорогу. Когда-то у нас в Укромовом селище он был вожаком, первым заводилой... Ребята горой за ним. Строили коммуну, лихие песни пели, шумели на сходках. Всю тысячелетнюю Укромовку переворачивали на свой лад. А как яростно он со мной спорил! Эх, Степан, Степан, отчаянная твоя головушка...
– дед печально улыбнулся каким-то сокровенным мыслям, припоминая былое.
– Однажды потребовал, чтобы я сложил с себя свой сан, а в храме устроил бы избу-читальню...