Обнаженность
Шрифт:
И вот, на наших уроках “t^ete– `a-t^ete”, на которых я, вместо внимания к уже более чем знакомой мне грамматике, представляла его, вернее, себя в его объятиях… и внутренности мои щекотало. Музыка играла в моей голове.
О, как я хотела поцеловать его! Поцеловать и капитулировать на край света! Тогда я впервые почувствовала эту, почти приятную боль в моей правой ладони, которая появлялась каждый раз, когда я
История закончилась лишь долгими прогулками по парку после наших уроков французского. Но он оставлял мне нежные, граничащие с ответным признанием сообщения в художественно-чувственных, коротких произведениях, написанных мной и исправленных им, которых у меня было в тот момент несчитанное количество и которые я до сих пор храню за бесконечными страницами французских романов, ровно расставленных по книжным полкам в моей комнате.
Именно так началось мое увлечение литературой. И именно этим я пыталась отвлечь себя и на этот раз. Мне было жизненно необходимо полностью погрузиться во что-то, что могло бы вновь пробудить во мне это щекотание, эту радостную иллюзию, которой я жила, и воспламенило бы во мне ту же жгучую страсть, которую я испытывала к Нему - к мужчине, который находился теперь по другую сторону океана.
“Вновь почувствовать страсть или умереть!”- вот, каким был мой новый план выживания.
По утрам я ходила на лекции, а в полдень - запиралась в кабинете редакции, полностью погружаясь в работу... и в чтение.
Гордон в то время находился в жестком расписании. Он сопровождал делегацию британской прессы для освещения какого-то важного московского события. В кабинете бывал редко и оставлял нагроможденные стопки статей на моем рабочем столе, обклеенные стикерами с пометками и комментариями. Эти пошатывающиеся бумажные сооружения были настолько хрупки, что любой порыв ветра мог обвалить кучи бумаг, под которыми меня не нашли бы никогда. Что уж говорить о потере ценного времени, которое я тратила на их классификацию.
Но даже это меня не раздражало… Я с радостью оставалась в редакции до поздна, перебирая статьи, которые теперь мне доверялось не только классифицировать, а также проверять на ошибки и иногда даже предавать первой редакции. А затем, спрятав себя за высокими стопками, погрузиться в безвременное, безпространственное чтение всем своим существом.
Мой мобильный телефон хрип от звонков друзей, встреч с которыми я на тот момент избегала. Мне совсем не хотелось давать объяснений и уж точно не хотелось добавлять драмы последним событиям. Избегала я также и долговременного присутствия дома - родители задавали слишком много вопросов. Редакция стала единственным местом, в котором не требовалось давать объяснений плохому настроению, ни выслушивать жизненных советов.
Одним поздним вечером, когда я находилась в кабинете, погруженная в чтение за бумажными “небоскребами”, Гордон вернулся в редакцию.
– Как это? Ты еще здесь?
– послышался его удивленный голос.
– Я… еще не закончила...
– тихо ответила, пытаясь найти объяснение моему позднему присутствию в кабинете.
Я быстро припрятала ногой литературный шедевр, в который была втянута.
– Невероятно! Сколько же ты уже здесь сидишь?
– спросил он.
Гордон взял с моего стола кофейную чашечку и наклонил её к себе. Долго и неподвижно стоял,
– Невероятно!
– повторил он, продолжая всматриваться в мелкие предметы, окружающие меня.
Вдобавок, он стал подозрительно на меня посматривать, как инспектор, расследующий обстоятельства преступления в его любимых британских детективных романах.
– Ты домой когда поедешь?
– спросил он с долей недоумения в голосе.
Я пробурчала что-то невнятное и вновь попыталась уткнуться в бесконечные страницы неотредактированного материала.
– Пойдем!- произнес он.
Напомнив мне отца, он схватил меня за локоть, поднял с кресла и стал натягивать на меня мой плащик.
– Оставь все это! Эти страницы никуда не убегут за ночь! Они никому не нужны - Rubbish! – добавил.- Пойдем, пойдем, я доставлю тебя домой! Несносный ребенок!
Он вывел меня из здания и посадил в машину. Я молча пристегнула ремень и скрестила над ним руки.
Гордон ехал спокойно, только искоса посматривал на меня, не поворачивая головы. Он не произносил ни слова, подавляя в себе любопытство.
Автомобиль Гордона нарушил ночное спокойствие нашего московского двора, ярко осветив его, и остановился.
Еще один день, выжив который я стала сильнее, подошел к концу, подтверждая мудрость старой пословицы: "То, что тебя не убивает, делает тебя сильнее".
ГЛАВА 18.
Немного преодолев первую, мучительную боль разлуки, я наконец вернулась к встречам с друзьями и даже позволила себе развлечься, собравшись забежать на вечеринку, организованную по очень специальному случаю.
Среди недели Мстислав собрал в своей квартире друзей и однокурсников на премьеру короткометражного фильма, который они, в качестве проекта в рамках программы актерского мастерства, снимали группой студентов. В фильме он был главным действующим лицом, закладывая, таким образом, первый камень в начало своей актерской карьеры.
Незнакомые мне лица с очень эксцентричной внешностью и поведением овладели тем вечером квартирой Мстислава. Они были повсюду, громко и наперебой разговаривали на самые невероятные темы, прикуривали прямо в квартире и совершали нелепые телодвижения в виде импровизированных инсценировок.
Но вот, одно знакомое лицо, скромно прикрытое недельным выпуском английской версии нашей газеты, в попытке не привлечь к себе внимание. Знакомый жест с которым он приподнимает ресницы, а затем свой гордый подбородок, пристально смотрит на меня своими черными как ночь глазами...
Сколько же времени я ожидала случайной встречи с ним. Он - таинственный и загадочный, с момента нашей самой первой встречи, пробуждал во мне интерес и очень специфичное влечение, которое пробегалось по моему телу мелкой дрожью соблазна каждый раз, когда я его встречала. Его темные, глубокие как океан глаза, светились загадочным блеском, пытаясь поймать мой встречный взгляд. Черный свитер подчеркивал его идеальное телосложение - мускулистую грудную клетку и его сильные руки.
– Амал!
– звонко произнесла я, и его лицо озарилось улыбкой.