Очерки истории европейской культуры нового времени
Шрифт:
Проблема свободы – важнейшая для экзистенциалистов, к которым причислял себя Сартр. Постулаты атеистического экзистенциализма (по-разному, правда, интерпретируемые) стали частью идеологии борьбы против всяких идеологий , принятой бунтующей студенческой молодежью 1960-х. Это выражение может показаться абсурдным, если его понимать буквально. На самом же деле речь идет о борьбе лишь против тех идеологий, что уже признаны обществом и как таковые навязываются индивиду. Именно этим идеологиям бунтари противопоставили свою идеологию отказа.
Жан-Поль Сартр открыто признавал себя представителем атеистического экзистенциализма. Были таковыми, прямо этого не афишируя, Мартин Хайдеггер, Ханна Арендт и, в общем-то, Альбер Камю. Только это философское учение признает, что существование человека предшествует выявлению его сущности (экзистенция прежде эссенции). Всякая религия, всякий философский идеализм предполагает, что человечество было создано по какому-то замыслу, с какой-то заранее поставленной перед ним целью. Человек как таковой для идеалиста является инструментом реализации чьей-то высшей воли. Одни только экзистенциалисты-атеисты утверждали, что человек сначала начинает свое существование (безо всякой предопределенной цели) и лишь потом, в процессе этого существования, выявляется его сущность. Иными словами, человек – это то, что он сам из себя делает. А раз так, то он сам ответственен за свои поступки, за свой свободный выбор. И выбор этот, как писал Сартр, «одновременно означает утверждение ценности того, что мы выбираем». Философ был уверен, что «мы ни в коем случае не можем выбрать дурное. То, что мы выбираем, – это всегда хорошее».
Здесь возникает серьезная проблема. В действительности объектом свободного выбора человека и, следовательно, определенной ценностью часто становится, к несчастью, «дурное». Орест в «Мухах» у Сартра по собственной воле идет на убийство матери (не имеющее, кстати, никакого смысла после того, как он уже убил ее любовника и узурпатора отцовской власти Эгисфа). У Камю осознанно делают не лучший выбор, отказываясь искать смысл жизни, многие герои его произведений. А Хайдеггер, учениками которого считали себя гуманисты Ханна Арендт и Жан-Поль Сартр, совершил страшный выбор в реальной жизни – поддержал гитлеровский фашизм. Словом, утверждение, что мы всегда выбираем «хорошее», звучит утопически.
В этой связи не кажется убедительным и предлагаемое экзистенциалистами обоснование человеческой солидарности и морального долга. «Ничто не может быть хорошим для нас, не будучи хорошим для всех», – говорит Сартр. Делая выбор для себя, считает он, человек одновременно делает его за все человечество. Именно потому, что индивид является законодателем для всего человечества, столь велика его ответственность за личный выбор. В чем-то такой подход напоминает учение Канта о моральном долге и категорическом императиве. Ни экзистенциалисты, ни даже Кант не дают, увы, четкого ответа на вопрос о том, как найти нужный ракурс, чтобы суметь соотнести между собой добро для всех и добро для себя самого. Кант полагал, что в этом людям помогает присущая им интеллигенция, то есть познавательная способность человека, основанная не только на чувственном опыте, но и на его связи с высшей и находящейся за пределами человеческого сознания идеей (то ли Бога, то ли законов природы). То есть, по Канту, решение, которое должно было бы стать всеобщим законом, человек принимает, основываясь на вере в то, что есть высший смысл в самом существовании человечества.
Безусловно, здесь имеется некий элемент спекулятивности. Экзистенциалисты-атеисты основывать свою этику на запредельных целях, конечно же, не могли, хотя бы в силу краткосрочности человеческой экзистенции. Сартр полушутя признавался, что отрицает богов, прежде всего потому, что те содеяли страшное преступление, «сотворив людей смертными». Это можно понять, но совершенно непонятно, почему он сам моральную ответственность человека объясняет спекуляциями, куда более выраженными, чем у Канта. Вроде уверений в том, что мы всегда делаем только хороший выбор и что хорошим для нас является лишь то, что хорошо для всех. Внятно пояснить, почему это так, а не иначе, Сартр не удосужился. Впрочем, в конце концов он вынужден был признать, что «хотя содержание морали и меняется, есть некая всеобщая форма этой морали». Что это за форма и откуда всеобщая мораль взялась, скрыто от нас в тумане.
Но какое бы содержание ни вкладывали экзистенциалисты в это понятие, они, в отличие от всех других философов, считали, что одной только всеобщей моралью нельзя оправдать те или иные поступки человека, поскольку смысл таких поступков всегда конкретен. Пристальное внимание к конкретным ситуациям человеческого существования является, на мой взгляд, сильной стороной экзистенциализма. Сартр называл это учение гуманизмом. Человек, считал он, может существовать, только преследуя трансцендентные цели. (Заметим, что, в отличие философов-идеалистов или даже агностиков, которые трансцендентным называют потусторонний по отношению к земной жизни людей метафизический мир, экзистенциалисты считают трансцендентным все, что находится вне субъекта.) Каждый индивид существует, постоянно присутствуя в мире других людей, растворяясь в нем. Он проектирует себя только вовне. То есть человек находится в центре движения от себя к другим людям, и конкретные отношения его с этими людьми определяют характер его поведения. Но не в силу необходимости, а лишь потому, что создают атмосферу, в которой он свободно и самостоятельно делает свой выбор.
По сути, основываясь на личном опыте, каждый человек заново изобретает свою систему ценностей. С отношением экзистенциалистов к человечеству как понятию, лишенному всякого смысла, согласиться, конечно, трудно. Но их особое внимание к судьбе конкретного человека делает их в чем-то и вправду большими гуманистами, чем те идеалисты, которые всегда готовы оправдать жертву во имя возвышенного, но абстрактного идеала. Экзистенциалист тоже признает возможность принесения жертвы ради других. Но вопрос о такой жертве человек должен решать самостоятельно и сообразуясь с ситуацией конкретного выбора, ответственность за который он полностью возлагает на себя. Только он сам, к примеру, вправе выбрать, следует ли ему идти защищать оказавшееся в беде отечество или же остаться дома с тяжелобольной матерью.
Философы-экзистенциалисты, как и художники, склонны мыслить конкретными образами, и неслучайно многие из них были писателями или эссеистами. Они чаще представителей других философских школ ссылались в своем анализе действительности на художественные произведения. В силу своей выразительности и образности идеи экзистенциалистов легко воспринимались молодежью, которая более эмоционально, чем рационально обычно оценивает происходящее и, к тому же, всегда готова ниспровергать идолов старшего поколения.
И художники, и философы-экзистенциалисты эмоционально подготовили французское студенчество к сопротивлению всем попыткам индустриального общества ограничить возможности самореализации человека. Любопытно, что во времена Бэкона и Вольтера сенсуализм служил основанием для предельной рационализации всех форм научной и общественной жизни, теперь же творческая элита, развивая традиции, идущие от противников «просветителей» – романтиков, ницшеанцев и декадентов, – встала на защиту живого человека с его неповторимыми чувствами и ощущениями от рационально детерминированной стандартизации. Однако для того чтобы сопротивление такого рода стандартизации оказалось успешным, необходимо было оформить идеологию отказа в терминах социально-политических. База для такого оформления уже была подготовлена работами философов из так называемой «Франкфуртской школы». Наибольший вклад в это дело был сделан Гербертом Маркузе – автором книг «Разум и революция», «Эрос и цивилизация» и «Одномерный человек».
В своих работах Маркузе утверждал, что либерально-демократическая общественная система имеет выраженную тенденцию к тоталитарности. В момент написания «Одномерного человека» (1964), то есть уже после десталинизации и начала детанта, с таким утверждением были не согласны многие социальные философы, причем не только левые. Ханна Арендт, к примеру, полагала, что тоталитарный режим в Европе существовал лишь при Гитлере и Сталине, но уже Хрущев после XX съезда вывел СССР из тоталитаризма. Маркузе же был убежден, что репрессивное, движущееся в сторону тоталитаризма общество господствует в Европе повсюду – как на востоке, так и на западе континента. И там и там общественная система стремится полностью контролировать не только поступки, но и мысли человека. Вот только методы контроля разные.