Очерки истории европейской культуры нового времени
Шрифт:
Вернемся, однако, во Францию шестидесятых. Надо признать, что хотя призывов к радикальным действиям было более чем достаточно, заранее революцию там никто не планировал. По сути, она развивалась действительно спонтанно – как реакция на следующие одно за другим события. Для многих студентов участие в акциях протеста было всего лишь своеобразным развлечением. Подтверждение тому – надписи, оставленных бунтарями на стенах Сорбонны. Приведу лишь несколько лозунгов из сотен подобных: «Запрещать запрещено!», «Пролетарии всех стран, развлекайтесь!», «Звонит будильник. Первое унижение за день!», «Живи, не тратя время (на работу), радуйся без препятствий!», «Под булыжниками мостовой – пляж!», «Алкоголь убивает. Принимайте ЛСД!», «Скука контрреволюционна». Все это, говоря сегодняшним языком, «стёб», который тогда-то как раз и начал завоевывать право на жизнь. Тем не менее, он весьма показателен. Очевидно, что большинство протестантов стремились тогда скорее к цыганской воле, чем к обремененной ответственностью свободе. Многие из них восприняли Великий Отказ не как сопротивление нормам общества потребления, а просто как жизнь без правил.
Немного о том, как все происходило. В 1966 году в пограничном с Германией Страсбурге группа ситуационалистов возглавила студенческий комитет местного университета и издала за деньги студентов книжку своего радикального единомышленника Мустафы Хайати. Автор открыто призывал все антиобщественные силы к единению и совершению революционных бунтов. «Революции станут праздниками, – писал Хайати. – Игра – последнее основание этого праздника: жизнь без мертвого времени и наслаждение без пределов – ее единственные признанные правила». Когда книжку эту решили запретить как представляющую угрозу для общественного порядка, студенты устроили в городе «бучу». Вскоре их примеру последовала студенческая молодежь Парижа.
В Нантере – «красном пригороде» Парижа – в это время учился на факультете Сорбонны приехавший туда из Германии Даниэль Кон-Бендит. Он активно пропагандировал сексуальную революцию и, где мог, старался эпатировать публику. Всеобщее внимание к своей персоне он привлек тем, что попросил у министра образования, когда тот выступал в Нантере, закурить, а затем в вызывающем тоне потребовал от него свободного доступа в женское общежитие. За эту и множество других подобных проделок Кон-Бендита попробовали отчислить из университета. Но не тут-то было. Тысячи студентов вышли на улицы, и приказ об отчислении Кон-Бен-дита так и не появился. Тем не менее, 22 марта 1968 года студенты захватили здание администрации факультета и объявили о создании революционной организации «Движение 22 марта», которое сам же Кон-Бендит и возглавил. Власти вытеснили студентов из административного здания и закрыли филиал Парижского университета в Нантере.
1 мая в Париже прошла традиционная демонстрация трудящихся, а через день студенты и часть преподавателей Сорбонны провели еще одну демонстрацию – в поддержку репрессированных участников «Движения 22 марта». Ее организовало вновь созданное Движение университетских акций (МАЮ), куда вошли не только парижские студенты, но и представители студенчества других городов Франции, а также Германии, Италии, Бельгии и Испании. 4 мая Сорбонну закрыли, и тогда студенты вновь вышли на митинги. В тот день их атаковала полиция. В Латинском квартале начались стычки между полицейскими и студентами. Около шестисот человек было арестовано, многие ранены. 5 и 6 мая демонстрации студентов и стычки с полицией продолжались. Весь Латинский квартал был перекрыт баррикадами. Пролилась кровь, еще сотни участников стычек с полицией были ранены, сотни арестованы. На следующий день к студенческим демонстрациям присоединились лицеисты-старшеклассники, а вечером их поддержали почти все профсоюзы преподавателей, учителей, научных работников, а также работников телевидения и, что особенно важно, полицейских.
Президент де Голль, однако, сдаваться не собирался и заявил, что не уступит насилию. 8 мая студентов поддержали многие выдающиеся деятели французской науки и культуры, среди которых были и лауреаты Нобелевской премии. В демонстрациях в одном ряду со студентами шли известные ученые, парижские профессора, писатели Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Франсуа Мориак, Мишель Фуко, Натали Саррот, Франсуаза Саган, режиссеры и актеры кино и театра во главе с Годаром, весь цвет французской интеллигенции. Все крупнейшие профсоюзы Франции, все левые партии, включая коммунистическую и социалистическую, выступили с заявлениями в поддержку студентов. На улицу вышли сотни тысяч людей, весь город вывесил красные флаги, повсюду слышалось пение «Интернационала». Демонстрации начались в других городах Франции и даже в соседних странах. Решающими были день и ночь 10 мая. Полиция, жандармы и войска зажали протестующих студентов в Латинском квартале, пытаясь рассеять демонстрантов и задержать всех активистов. До шести утрата шли настоящие бои между силами порядка и студентами. Горели машины, выли сирены «скорой помощи», полиции и пожарных. Весь город не спал. Та ночь вошла в историю под названием «Ночь баррикад».
После этой ночи левые парламентские партии потребовали срочно созвать парламент. Даже упрямый де Голль в тот момент сдал, растерялся и фактически устранился от принятия решений. А премьер-министр Помпиду, в прошлом университетский преподаватель, пошел на попятную, выступив с заявлением, в котором обещал через день открыть Сорбонну и пересмотреть дела всех исключенных из университета и задержанных полицией студентов. Студенческие лидеры вступили в переговоры о совместных действиях с руководителями коммунистов и социалистов, а также с лидерами крупнейших французских профсоюзов. 13 мая прошла 24-часовая забастовка, бастовали почти 10 миллионов человек. В тот же день более 800 тысяч людей приняли участие в грандиозной демонстрации в Париже. Впереди шли лидеры коммунистов, социалистов и студентов. Рядом с руководителем Всеобщей конфедерации труда коммунистом Жоржем Сеги шел Даниэль Кон-Бендит, любивший по поводу и без повода обругивать коммунистов последними словами. Многотысячные демонстрации прошли во всех больших городах Франции.
Это была победа. После демонстрации студенты почти беспрепятственно захватили Сорбонну и установили там свою власть – Оккупационный комитет автономной народной Сорбонны. Университеты были заняты студентами в Страсбурге и еще нескольких городах. Рабочие стали захватывать предприятия и организовывать там свое самоуправление. Оккупационный комитет Сорбонны рассылал по всему миру свои заявления с угрозами – американскому империализму, мировому капитализму и советскому коммунизму. В ЦК КПСС, например, им была направлена телеграмма такого содержания: «Трепещите, бюрократы! Скоро международная власть рабочих Советов выметет вас из-за столов! Человечество обретет счастье лишь тогда, когда последний бюрократ будет повешен на кишках последнего капиталиста! Да здравствует борьба кронштадтских матросов против Троцкого и Ленина! Да здравствует восстание Советов Будапешта 1956 года! Долой государство! Да здравствует революционный марксизм!». Как смотрел на выпады против Троцкого Ален Кривин, лидер французских троцкистов, которые, как писала тогда «Le Monde», имели «наибольшее число активистов и сыграли решающую роль в мобилизации сил протестантов во время главных демонстраций», сказать трудно.
В тот момент многие думали, что во Франции уже победил социализм. Премьер-министр согласился удовлетворить многие требования студентов, а также их союзников – рабочих, которым гарантировали 40-часовую рабочую неделю, пенсию в 60 лет и минимум зарплаты в 1000 франков. Де Голль уехал сначала из Парижа, затем из страны. Власть в течение нескольких дней была, по сути, в руках студенческих и рабочих комитетов. Казалось бы, все получилось. Но студенческие лидеры, хотя и были мастерами провокаций, управлять страной не умели. Пугать своими заявлениями капиталистов было намного проще, чем конструктивно работать над решением насущных проблем и одновременно начинать строительство социализма. Состав Оккупационного комитета Сорбонны обновлялся каждый день, «во избежание бюрократического перерождения». На практике это означало, что никакого реально действующего руководства у студентов не было. В Сорбонне и в театре «Одеон» шли бесконечные митинги, и каждый желающий мог там говорить бесконечно долго. Забастовки и захваты предприятий продолжались и очень скоро французская экономика забуксовала. Производство остановилось. Телефон, телеграф, почта, общественный транспорт бастовали. Полицейских на улицах не было. Вместо них порядок в городах (весьма относительный, конечно) поддерживали отряды лицеистов. Чтобы избежать голода, рабочие и студенты выезжали в села за продуктами, которые потом сами же и распределяли «по справедливости». Революционная власть объявила о снижении на 30–40 % цен на важнейшие продукты. Много было в эти дни трогательного и вызывающего симпатию, но хватало и безобразий.
Очень скоро в Париже и других больших городах Франции начался хаос.
К концу мая всеобщая эйфория пошла на спад, массы стали выявлять недовольство отсутствием порядка, и тут как раз вернулся в Париж де Голль. 30 мая генерал выступил с заявлением о роспуске Национального собрания и Сената и назначил новые парламентские выборы. В этот же день почти полмиллиона сторонников де Голля провели в Париже свою контрдемонстрацию. А когда через месяц выборы состоялись, за партию голлистов проголосовали 74 % французов. Все изменилось на 180 градусов. Теперь победителем стал де Голль. Правда, быстро восстановить экономику он не сумел, и уже в апреле 1969-го вынужден был объявить о своей отставке. Но вопрос о продолжении «гошистской» революции уже был снят с повестки дня.
Эффектная победа студентов и рабочих, достигнутая ими в майские дни, менее чем за месяц обернулась их поражением. Неудача сломила волю многих активных участников акций протеста, большинство из которых особой твердостью характера, по-видимому, не отличались. Франция перестала быть центром сопротивления обществу потребления. Многие из лидеров бунта довольно легко вписались в буржуазный истеблишмент. Главный провокатор Даниэль Кон-Бендит хотя и сегодня еще позирует перед телевидением в запачканном (не без умысла) жирными пятнами пуловере, но, являясь депутатом Европарламента, живет вполне в соответствии со стандартами того самого общества потребления, против которого столь решительно бунтовал. Организатор майских акций протеста на медицинском факультете Сорбонны Бернар Кушнер совсем недавно был министром иностранных дел правоцентристского правительства Саркози. Министром иностранных дел ФРГ был другой активный участник левого движения того времени (правда, в Германии) Йошка Фишер. Сегодня он ведет великосветский образ жизни и является одним их постоянных объектов внимания «глянцевых» журналов. Известный философ и публицист Андре Глюксман в 1968-м был марксистом и маоистом, а теперь голосует за Саркози, поддерживает американскую позицию в войне против Ирака и воюет против марксизма. Жан-Люк Годар продолжает эпатировать публику своим радикализмом и демонстрировать приверженность «гошизму», но при этом не стесняется быть откровенным антисемитом (хотя среди героев шестидесятых было немало евреев – Маркузе, Кон-Бендит, Кушнер, Глюксман и друг Годара Трюффо) и даже оправдывать террор исламистов против мирного населения. Примеров подобных перемен множество. Как писал Эрих Фромм, «претерпев ряд изменений, многие из тех, кто активно выступал против “истеблишмента”, по существу, снова стали “паиньками”».