Одиночество Мередит
Шрифт:
Сегодня я сильно выбиваюсь из графика. Последнее время я вообще с трудом встаю с постели. Уже пятый день не тренируюсь, а яблоки в вазе покрылись коричневыми пятнами.
Я легла на кровать и взяла в руки книгу. Засыпать не планировала, но это было неизбежно. Едва успела прочитать страницу, как веки начали тяжелеть.
Проснулась я с головной болью и почувствовала, что на моих ногах лежит Фред. Меня одолевала тревога. Из всех комнат в доме спальню я люблю больше всего. Я очень старалась создать спокойное, расслабляющее пространство. Убежище. Никаких пестрых узоров, никаких
«Возьми себя в руки».
Я отвернулась и крепко зажмурилась. Сегодня даже приглушенные оттенки и мягкий свет действовали мне на нервы.
Сначала мне показалось, что удары раздаются у меня в голове. Было такое ощущение, что крошечный человечек со злостью колотит меня кулачками по черепу. Когда я пришла в себя, то поняла, что в голове никого нет, но кто-то определенно стучит в мою дверь.
Том.
Я столкнула Фреда, который, похоже, не обратил на стук внимания, и спустила ноги с кровати. Все тело болело — так, словно я оправляюсь от первоначального шока после избиения. В ступнях была странная тяжесть. Я осторожно присела и достала из-под кровати тапочки.
К тому моменту, когда я спустилась по лестнице, шаркая, как старушка, стук прекратился. Я остановилась, ухватившись за перила, и уже собралась развернуться и пойти обратно. Но тут снова послышался удар в дверь, а затем голос:
— Мередит, ты меня слышишь? Пожалуйста, дай знать, что с тобой все в порядке.
В его словах было что-то еще. Что-то, что не позволило мне их проигнорировать. Я открыла рот, но у меня не было голоса. Я больше недели ни с кем не разговаривала. Я проверила звонки в телефоне, выждала нужное количество минут (не так мало, чтобы навлечь на себя подозрения, и не так много, чтобы он начал волноваться и звонить в полицию) и отправила сообщение с извинениями. Все-таки хорошо, что в наши дни стало нормой поддерживать отношения в письменной форме.
Прищурившись, я посмотрела в глазок. Том стоял вплотную к двери, отчего голова его казалась огромной, непропорциональной. Отстранившись, я сделала глубокий вдох. Я так и не выяснила, двусторонний у меня глазок или нет. Мне и в лучшие времена было неприятно, когда за мной наблюдают, а уж сейчас я точно не горела желанием, чтобы Том видел меня такой — в грязной пижаме, с нечищеными зубами и спутанными волосами.
— Мередит? Пожалуйста, просто дай знать, что с тобой все в порядке. Я же волнуюсь.
Я открыла рот, экспериментируя со звуком. Что бы я ни пыталась сказать, выходило карканье. Я откашлялась и с трудом сглотнула.
Постучала в дверь со своей стороны.
— Мередит, слава богу! Ты в порядке?
Я постучала снова.
— Хорошо, хорошо, я тебя понял. Господи. С тобой точно все нормально? Стукни один раз, если «да», и два раза,
Тук.
— Понял. Это хорошо. Ты сегодня ела?
Я вспомнила о миске мюсли в раковине. Сейчас там уже все размокло.
Тук.
— Лекарства принимала?
Тук-тук.
— А вчера?
Тук.
— Хорошо, хорошо. Ты сможешь открыть дверь?
Тук-тук.
— Ладно. Все нормально, Мередит.
Я прислонилась головой к двери и задумалась, поймет ли он, что троекратный стук означает «мне очень жаль».
— Слушай, у меня идея. Я собираюсь пойти выпить кофе, размять ноги. Может, ты пока примешь лекарство и выпьешь стакан воды?
Тук.
— А потом поболтаем? Как думаешь, ты сможешь? Ну, или болтать буду я, а ты слушать? Ты же знаешь, мне нравится звук собственного голоса.
Неожиданно для себя я улыбнулась. Тук.
Пока Тома не было, я проглотила таблетку, выпила стакан воды и снова села на пол рядом с дверью. Из-за того что ему пришлось покупать кофе навынос, я чувствовала себя виноватой, поэтому завернула в фольгу пару бисквитов с бурбоном. Передам их через почтовый ящик, когда он вернется.
— Мередит? Ты здесь?
На этот раз никаких громких ударов, просто вежливый стук.
У меня прорезался голос, хотя все еще хрипловатый:
— Привет, Том. Я здесь.
— Отлично. Очень рад тебя слышать.
— Тут есть кое-что для тебя. — Я открыла почтовый ящик и просунула в него печенье.
Том рассмеялся:
— Здорово. Спасибо, Мередит. Я буду сидеть прямо тут, у тебя на пороге, и макать печенье в кофе.
— Только смотри, чтобы оно не упало.
Он снова засмеялся:
— Постараюсь.
Я повернулась и прижалась спиной к двери. Вероятно, я сидела так же близко к Тому, как обычно на диване. Может быть, даже ближе. Просто в этот раз нас разделяла дверь.
— Прости, Том. Я должна была сварить тебе кофе, а ты — выпить его у меня на кухне. Но мне сейчас как-то не до гостей.
— Я все понимаю, Мередит. У меня тоже бывают такие дни.
— Правда?
— Конечно. Они у всех бывают, разве нет?
Я задумалась. Не уверена, что у всех бывают дни, когда ты способен разговаривать со своими друзьями только через закрытую дверь, когда просовываешь завернутое в фольгу печенье в почтовый ящик вместо того, чтобы подать его на красивой тарелке. И я точно не верю, что все время от времени умолкают на целую неделю и с трудом передвигаются по дому старческой походкой. Но я ценю его попытки помочь мне почувствовать себя чуть менее чокнутой.
— Чем ты занимался, Том?
Мне не хотелось говорить о себе; мне хотелось, чтобы он сказал что-то, что помогло бы мне спастись из этого коридора, из этого дома, из собственной головы.
В детстве, когда мысли не давали мне заснуть, я просила Фиону рассказать какую-нибудь историю. Сказки нам обеим были неинтересны, поэтому она рассказывала о ребятах из нашей школы — о тех, кто играл на детской площадке, у кого в ланч-боксах всегда было что-нибудь вкусное и чьи мамаши состояли в родительском комитете.