Однажды в Голливуде
Шрифт:
Альдо взглянул на Клиффа, впился глазами в глаза каскадера и взмолился:
— Пожалуйста... пожалуйста, парень, мне очень тошно. Будь человеком. Пожалуйста... пожалуйста... не заставляй меня умолять... хоть я и готов.
Клифф вернулся к себе, взял свою бутылку, вернулся по коридору с грязным пластилиновым ковром и отдал джин постояльцу номера 104. Альдо Рэй принял бутылку у благодетеля и, сжав в руке — да не руке, а целой бейсбольной перчатке, — пристально на нее уставился.
Выпить есть.
Сегодня все будет хорошо.
Он выпьет все до дна.
И начнет прямо сейчас.
Альдо перевел глаза с бутылки на Клиффа. Потом обратно на джин. Потом обратно на Клиффа. Сощурился и спросил:
— Ты что, в парике?
Только тут Клифф сообразил, что на нем остался парик Рика с дневных съемок.
— А, да, я и забыл. — Он снял парик, впервые разоблачив перед Альдо светлые волосы. Помахал здоровяку и сказал на прощание: — Доброй тебе ночи, Альдо.
Альдо Рэй перевел взгляд обратно на бутылку и сказал старине бифитеру на этикетке:
— Она будет доброй.
Прикончив бутылку Клиффа, на следующий день Альдо не мог работать, и его посадили на первый же самолет домой. Испанские продюсеры землю носом рыли, чтобы узнать, кто снабдил Рэя бухлом, но, к счастью для Клиффа, так и не узнали. Клифф настолько переживал, что не рассказал об этом даже Рику. По крайней мере, пока не прошло два года.
— Что-что ты сделал? Клифф, когда тебе выдают карточку SAG в гребаном офисе профсоюза, — проинформировал его Рик, — есть всего три правила. Первое — тебе обязаны предоставлять выходные. Второе — не снимайся без разрешения профсоюза. И третье — если когда-нибудь будешь сниматься с Альдо Рэем, не наливай ему ни при каких обстоятельствах.
Но если бы Клифф вернулся в прошлое... вашу мать, он бы повторил все в точности.
Глава двадцать третья
«Зал славы алкоголиков»
Сидя перед зеркалом в своем трейлере на площадке «Лансера», Рик обтирает фальшивые усы и верхнюю губу ватным шариком, смоченным растворителем для театрального клея. Он уже снял длинноволосый парик, и его родные шоколадно-каштановые волосы торчат на макушке потным гнездом. Тщательно промочив верхнюю губу и заполнив ноздри ароматом спиртных паров, он медленно и довольно болезненно отдирает двумя пальцами конский хвост и аккуратно выкладывает на столик.
В маленьком телевизоре футбольная звезда Рози Грир в своем синдицированном [44] шоу-варьете «Шоу Рози Грира» поет «Yesterday» Пола Маккартни. Слушая вполуха, Рик берет банку с лекарственным кольдкремом «Нокзема», зачерпывает побольше двумя пальцами и размазывает по всему лицу. Услышав тихий «тук-тук», он откидывается на стуле, поворачивает ручку двери и толкает наружу, являя глазам крошечную Труди Фрейзер, которая глядит на него снизу вверх с асфальта. Рик впервые видит ее в повседневной одежде. В данном случае — в белой рубашке с белым же накрахмаленным воротничком на пуговицах под бежевым комбинезоном. Из-за одежды Труди выглядит не на двенадцать лет, как ей бы хотелось, а скорее на те восемь, сколько девочке на самом деле и есть.
44
Телевизионная синдикация — практика продажи прав на одну и ту же передачу нескольким телевещателям. — Прим. ред.
— Что ж, я уезжаю, — сообщает она, — и просто хотела сказать, что, на мой взгляд, ты превосходно отыграл нашу сцену.
— О, спасибо, милая, — скромно отзывается он.
— Нет, это не просто вежливость, — заверяет она. — Это одно из лучших исполнений, что я видела за всю жизнь.
«Вау». Рика это трогает сильнее, чем он мог подумать. На сей раз его смущение не наиграно.
— Ну... спасибо, Мирабелла.
— Мы уже не на работе, — напоминает она. — Можешь звать меня Труди.
— Ну, спасибо огромное, Труди, — говорит Рик с кольдкремом на лице. — А ты одна из лучших актрис...
— Актеров, — настаивает она.
— Прошу прощения, актеров — любого возраста, — с кем я работал, — искренне говорит он.
— О, благодарю, Рик, — отвечает она серьезно.
— Больше того, — развивает Рик комплимент, — не сомневаюсь, что когда-нибудь я еще буду хвастаться, что мне повезло с тобой сниматься.
— Когда я получу свой первый «Оскар», ты правда будешь хвастаться, что снимался со мной, когда мне еще было только восемь лет, — уверенно заявляет Труди. — И всем расскажешь, что я была таким же профессионалом тогда, как сейчас. — На всякий пожарный она поясняет вполголоса: — Под «сейчас» я имею в виду будущее, когда получу «Оскар».
Рик не может не улыбнуться дерзости этой мелкой.
— Уверен, что буду хвастаться, и уверен, что получишь. Ты только поторопись, чтобы я это застал.
Она улыбается в ответ.
— Буду стараться изо всех сил.
— Как всегда, — говорит он.
Она кивает. Потом из ожидающей машины раздается громкий голос ее матери:
— Труди, иди сюда скорей, хватит приставать к мистеру Далтону. Ты еще увидишь его завтра!
Раздраженная Труди разворачивается к матери и кричит в ответ:
— Як нему не пристаю, мам! — Театрально махнув в его адрес: — Я поздравляю его с выступлением!
— Ну, тогда поторопись! — приказывает мать.
Труди закатывает глаза и возвращается к Рику.
— Прошу прощения. О чем я говорила? А, вспомнила... Браво. Ты сделал все в точности так, как я и просила. В этой сцене ты меня напугал.
— Ой, прости, я не хотел, — выпаливает Рик.
— Нет, не извиняйся, ведь как раз это и будоражило в твоей игре. А следовательно, поэтому и я сыграла хорошо. Благодаря тебе я не играла испуг. Я испугалась. А именно об этом я и просила, — напоминает она. — Ты отнесся ко мне не как к какой-то маленькой восьмилетней актрисе. Ты отнесся ко мне как к коллеге-актеру. И не сюсюкался. Ты пытался перетянуть сцену на себя, — говорит она с восхищением.
— Ну, спасибо, Труди, — теперь уже с ложной скромностью, — но не думаю, что мне удалось ее перетянуть.
— Да конечно, удалось, — отмахиваясь от возражений. — Все лучшие реплики — у тебя. Но, — предупреждает она, — в нашей завтрашней сцене все будет по-другому. Берегись!
— Сама берегись, — предупреждает он.
Она цепляет огромную ухмылку:
— Вот это настрой! Пока, Рик, до встречи завтра, — и машет ему на прощание.
— Пока, милая, — шутливо отдает честь он.