Ох уж эти штуковины!
Шрифт:
Тимотео Лермениск рассмотрел лысину владыки четырех морей со всем возможным благоговением, ибо император сидел лицом к огромным панорамным окнам и изволил взирать на мокрый сад. Лермениск приблизился, вдохнул побольше воздуха, в котором явственно различил ноту жасмина из Великой Средиземной, и разразился длиннейшей тирадой на тему грядущего благоденствия Румории и бесполезного и ничтожного злопыхательства её соседей. Император милостиво склонил слух к устам Сопровождающего Инспектора, и уединение в Павильоне Ясности привело историю Румории к неожиданному повороту, а Антиноя Грассини сделало величайшим
Расписав злоключения гигантского круглого сыра, столь ярко освещающего жизнь румориан, Лермениск упомянул и голубой сыр с плесенью от небесной козы Мекимеки, и белый жемчужный от Владычицы Севера, и золотой сливочный от Золотого Братца, и оранжевый с паприкой в цветах Дворца Всемогущего Владыки.
Луна могла принять обличие любого из известных человечеству сыров. Она была гарантом сытой жизни румориан (недаром народ говорит: «Коли будет недород, на Луну пойдёт народ. Мы отрежем лунный сыр и накормим целый мир») и символом могущества. Лермениск знал, что в Великой Средиземной Луна представляла собой жареный блин из рисовой муки, а у дикарей с Севера – обкатанный Океаном круглый кусок янтаря. Но то заграничные, ненужные Румории домыслы и слухи. Наш, и только наш Сыр являлся собственностью Императора в тот момент, когда Луна проплывала в пределах руморских границ.
Каково было удивление Джулибарда Лысого, когда он услышал о международном воровстве. Оказалось, что вероломные соседи воруют руморский сыр! Они успевают оттяпать или обстругать Лунную Голову в тот момент, когда Луна ещё пребывает на территории Румории, тянутся гигантскими прозрачными серпами на многоколенчатых рукоятях и режут, режут Луну. Она не успевает оправиться к утру, поскольку кормит ещё и целые когорты Небожителей, вознёсшихся героев и армию Всемогущего Владыки. Таким образом, Луна не просто отдает свои части в соответствии с фазами из учебника, она значительно теряет в весе и объёме.
– Но мы привлечём их к ответу! – звенел голос Тимотео Лермениска; его губы побледнели и потеряли пухлость, щёки тряслись от возмущения. Он искренне верил себе. – Посягательство на наш Небесный Сыр – прямая угроза благоденствию Румории. Мы провели исследования и разведку на местности. Агенты, сопровождавшие купеческие караваны, привезли неоспоримые доказательства небесного происхождения доставленных образцов. Правда… из-за жары – вы, Ваше Величество, конечно, помните жару месяц назад, – они безвозвратно протухли, но мы успели, так сказать, вкусить, оценить, составить экспертное мнение. Это был он!
– Кто? – Император отхлебнул ещё немного коккия (или кофия?) и закусил жасминовым печеньем.
– Лунный продукт. Сыр, наш руморский сыр! Но теперь у нас есть возможность измерить и отследить. Мы не позволим нас объедать!
И Тимотео Лермениск вынул из принесённого кожаного футляра Измеритель Луны. Его нежно-золотистый блеск отразился в светло-ореховых глазах Джулибарда Пятого по прозвищу Лысый, и тот окончательно прозрел.
После выступления Лермениска перед Государственным Советом тамошние сидельцы встрепенулись и начали выдвигать различные инициативы и проекты использования новейшего прибора.
Спустя месяц после знаменательного
Их возглавлял достопамятный Марс Аблиссими, погрузневший и к лошадиной усмешке прибавивший залысины и пару орденов. Он говорил сиплым баритоном, всхрапывал и делал рубящие движения рукой, так что синьор Грассини не сразу понял, что нужно этим почтенным служакам.
Осознав глубину ямы, которую сам же себе и вырыл, Грассини выслушал целый список требований Военного министерства к новоизобретённому прибору: Измеритель Луны должен быть мобилен и иметь защиту от воздействия вражеских приборов, как то: долгоруких прозрачных серпов, подслушивающих на расстоянии устройств и инородных измерителей («Ну не дураки же они, чтобы не изобрести что-нибудь встречное в свою пользу!» – пояснил Аблиссими).
Учёный, не будь дурак, начал вытаскивать все свои долговременные проекты – в ход пошли и летательные аппараты, и лунные экскаваторы для сыродобычи, и защитные колпаки от космических излучений. Марс, подмигнув и поправив рыжие бакенбарды, намекнул, что всё это пригодится, но Измеритель – архиважная задача.
Грассини раскланялся с делегацией через полтора часа, уже после обнаружив пропажу флакона мужских духов и внешней линзы телескопа. «Всё-таки зря у них так много кармашков», – тоскливо подумал Антиной и прилёг на шаткую козетку в глубокой задумчивости.
Впервые в жизни он был вынужден откровенно кривить душой. Он прекрасно понимал, что дрянь, спаянная ради глупой шутки, никому не нужна. «Но она же и не вредна, – шептал внутренний голос, – никого не оскорбляет, правительством воспринимается на ура. Ты сделал нелепую штуку на забаву толпе, но она, возможно, выполнит какую-то важную социальную роль, возродит погасший интерес к изучению звёздного неба, напомнит о желании полёта…»
Если он сию минуту встанет и быстренько наколдует своей пустяковине мобильность с помощью колёсиков от детской игрушки и защиту в виде бабушкиного абажура, выдутого искусным стеклодувом… то ему точно будет чем оплатить квартиру.
После того как Госсовет наградил Антиноя Грассини Большой Золотой медалью и правом сидеть в храме Всемогущего Владыки, он больше никогда не спорил со своим внутренним голосом.
Проходит череда лет, и его имя оказывается внесенным не только в списки действительных членов Академии наук, но и во все национальные энциклопедии и словари.
Он искренне скорбит, когда понимает, что Антиной Грассини числится там не как изобретатель воздухоплавательной машины или разработчик принципа Золотого Сечения в архитектуре, а как первооткрыватель знаменитого Измерителя Луны.
В его квартиру, теперь гораздо чище прибранную и обставленную приличным гарнитуром мебели, приходит группа детей из императорской школы для одарённых сирот. Они просят показать прототип измерителя, а он умоляет их никогда не повторять глупостей, не подтверждённых научными теориями.